Мать считает, что Тая не может не нравиться и что вообще она чересчур хороша для меня.

Ну, это как кто считает. Сама Тая, насколько мне известно, придерживается другого мнения.

Мы с нею то ссорились, то мирились. Порой я считал, это все, конец, больше мы уже никогда не помиримся…

Потом опять все разворачивалось как бы заново.

Должен сказать, что обычно первый шаг делал я. Хотя этот самый шаг было не так уж трудно делать, она всегда была готова к примирению.

Я привязался к ней. Прежде всего, она мне нравилась чисто эстетически, я люблю все красивое, а она, по общему признанию, хороша собой. У нее как будто неплохой характер, в достаточной мере покладистый. И она умеет обходить острые углы.

Как-то мать спросила меня напрямик:

— Ты любишь Таю?

— Да, — ответил я. — С нею легко.

Мать покачала своей многоумной головой.

— Тебе что? — спросил я. — Не нравится то, что я сказал?

— Так не говорят, — ответила мать. — Когда любят по-настоящему.

Я сказал:

— Вот уж не думал, что ты окажешься такой старомодной.

— Почему старомодной? — спросила она.

— Потому что мыслишь устаревшими, отсталыми категориями, предпочитаешь слова, одни только слова, не вдумываясь в их смысл. Все это не по мне…

— Артист! — сказала мать. На этом наша беседа закончилась.

Я ей ничего не ответил, потому что терпеть не могу спорить до хрипоты, выяснять отношения. Это — вульгарно и, разумеется, архинесовременно.

Однажды Тая сказала мне:

— Все видят голого, а я все-таки короля!

— Что это значит? — спросил я.

Она ответила:

— Вероника Кузьминична считает, что ты все время играешь.

— А как ты считаешь?

Тая улыбнулась.

— Все-таки я вижу короля, — повторила она. — Несмотря ни на что, вижу!

Она настоятельно ищет во мне одно лишь хорошее.

Потому простила мне косу, отрезанную у девушки, которая влюбилась в меня. Простила и ту памятную шутку с магнитофоном. И никогда не вспоминала обо всем этом, как будто и не было никогда ничего подобного.

Однако она не такая уж легковерная, а, напротив, проницательная, вглядчивая. И потому я старался «играть» так, чтобы не были заметны белые швы или другие проколы.

Как-то мы пришли к нам в МИМО на вечер, и Тая имела там большой успех. Ее приглашали наперебой, она танцевала без передышки.

А я не люблю танцевать, потому сперва я подпирал стену, глядя на танцующих, потом мне надоел шум, толчея и духота, и я вышел в коридор покурить.

И она нашла меня в коридоре. Робко посмотрела на меня.

— Ты не думай, я о тебе не забыла.

— А я и не думаю, — сказал я.

Она взяла мою руку в обе свои.

— Ты на меня не сердишься?

— С чего это ты взяла?

Глаза ее вопросительно смотрели на меня, я понял, она считает, что я ревную ее.

А я абсолютно, начисто лишен ревности. Этого чувства нет у меня в помине с самого моего рождения.

Однако разве можно показывать женщине, что не собираешься ее ревновать?

Она же может жестоко обидеться. Я отвернулся от нее и как бы через силу проговорил:

— Разве тебя интересует мое настроение?

— Перестань, Валюн, — сказала Тая.

— Нет, не перестану, — сказал я, внутренне смеясь, и вынул из кармана пачку сигарет.

— Не надо курить, — сказала Тая.

— Нет, надо, — возразил я.