Изменить размер шрифта - +
О, как она любила его! Не было другого такого папы во всем мире — и не могло быть! — такого нежного, такого чуткого, такого замечательного! Они всегда были задушевными друзьями… они так глубоко любили друг друга… не может быть, чтобы им предстояло расстаться!

— Спишь, крошка?

— Нет, — прошептала Эмили.

— А спать очень хочешь?

— Нет… нет… не хочу.

Дуглас Старр взял ее руку и крепко сжал.

— Тогда можем с тобой поговорить, душенька. Мне тоже не уснуть сегодня. Я хочу кое-что тебе сказать.

— Ох… я знаю… знаю! — вырвалось у Эмили. — Ох, папа, я все знаю! Мне Эллен сказала.

Дуглас Старр на мгновение умолк, потом чуть слышно пробормотал: «Старая дура… толстая старая дура!» — как будто полнота Эллен усугубляла ее глупость. И снова, в последний раз, в сердце Эмили шевельнулась надежда. Возможно, все это ужасная ошибка: просто снова Эллен проявила свою «толстую» глупость.

— Это… это неправда, да, папа? — прошептала она.

— Эмили, детка, — сказал папа, — я не могу поднять тебя… сил не хватает… но заберись ко мне на колени… посидим с тобой, как прежде.

Эмили выскользнула из постели и взобралась на колени к отцу. Он закутал ее полой своего старого халата и привлек поближе к себе, так что его лицо оказалось совсем рядом с ее лицом.

— Дорогая моя девочка… моя маленькая любимая Эмили, это чистая правда. Я собирался сегодня вечером сказать тебе об этом. Но Эллен — эта не старуха, а ходячая нелепость — взяла и сама тебе все сказала — грубо и жестоко, как я полагаю — и причинила тебе ужасную боль. У нее курьи мозги и чувствительность коровы. Чтоб ей пусто было! Я не заставил бы тебя страдать, дорогая.

Эмили боролась с чем-то, что, казалось, душило ее.

— Папа, я не могу… я не могу этого вынести.

— Можешь и вынесешь. Ты будешь жить, потому что есть для тебя еще дело в этой жизни — так я думаю. Ты обладаешь даром слова, которым обладал я… и вдобавок еще чем-то, чего у меня никогда не было. Ты, Эмили, добьешься успеха там, где я потерпел неудачу. Я не слишком много смог сделать для тебя, любимая, но то, что мог, сделал. Я кое-чему научил тебя — так мне кажется, — хоть Эллен Грин мне и мешала… Эмили, ты помнишь маму?

— Лишь немного… кое-что… как обрывки чудесных снов.

— Тебе было всего четыре года, когда она умерла. Я почти не говорил с тобой о ней — не мог, — но сегодня собираюсь рассказать тебе о ней все. Теперь для меня не так мучительно говорить о ней, ведь я очень скоро снова увижу ее. Ты не похожа на нее, Эмили… только улыбка у тебя та же. А в остальном ты похожа на свою тезку, мою мать. Когда ты родилась, я хотел назвать тебя в честь твоей мамы — Джульет. Но твоя мама не захотела. Она сказала, что если мы назовем тебя Джульет, то я скоро привыкну называть ее «мамочкой», чтобы вас различать, а такого она не вынесет. Она вспоминала, как ее тетка Нэнси однажды сказала ей: «Когда твой муж впервые назовет тебя „мамочкой“, знай, что вся романтика жизни позади». Так что мы назвали тебя в честь моей матери: ее девичье имя было Эмили Берд. Твоя мама считала, что Эмили — красивейшее имя на свете… необычное, шаловливое и очаровательное… так она говорила. Эмили, твоя мама была прелестнейшей из всех женщин, какие только жили на свете.

Его голос дрогнул, и Эмили еще крепче прижалась к его груди.

— Мы встретились двенадцать лет назад, когда я работал помощником редактора шарлоттаунской газеты, а она училась на последнем курсе учительской семинарии.

Быстрый переход