Молчание.

— А правду говорят, что ты как-то грубо обошелся с той шлюхой, что умерла сегодня? И эта Эмоли так боится тебя, будто из-за того, что ты там у нее делаешь все, что тебе заблагорассудится, и никогда не платишь!

Темпус звучно откашлялся — словно треск разламывающегося сухого льда раздался при этом.

— Я подожду тебя здесь, а когда ты принесешь мне обещанное, сам сможешь увидеть, что я сделаю.

Ответа из темноты не последовало, послышался лишь шум шуршащего под ногами гравия.

«Да, юноша, уж я дождусь тебя здесь. Должен признать, ты прав, во всем прав! И тебе очень стоит поговорить со мной еще раз».

— Ничего не выйдет? Девушка-то, оказывается, колдунья, даром что такая симпатичная. Да ни к чему это мне иметь дело с колдовством из-за каких-то игрушек, которые не очень-то мне и нужны, да еще за такие гроши!

Девушка?! Да это была женщина примерно его возраста, если только не существует еще одна пара бриллиантовых булавок, в чем он сильно сомневался. Широко зевнув, вор так и не дотянулся до свисающего и раскачивающегося перед ним кошелька.

— Я просто разочарован. Я-то понадеялся, что уж Шедоуспан выкрадет!

Намек явно возымел действие на невидимого вора, и кошелек исчез из поля зрения Темпуса. Затем нечто трудноуловимое подсказало ему, что он вновь остался в одиночестве — если бы не эти клиенты Оружейной лавки бога Вашанки! Видимо, очень скоро в Санктуарии развернутся интересные события. Он подсчитал, что двадцати трем покупателям удалось убраться восвояси со своим мистическим оружием, в то время как четверо на его глазах погибли в драке.

Хотя, возможно, к этому приложил руку цербер по имени Зэлбар. Что касается Темпуса, то он носил на шее амулет Вашанки, так что хотя и не может во всем с ним соглашаться, но будет хотя бы терпимо относиться к своему божеству.

В вечерних сумерках показалась женщина, та, которую он ожидал. Ему нравились сумерки: они хорошо подходили как для убийства, так и для любви. Иногда, когда удача улыбалась ему, он, устав от сумерек, позволял себе вздремнуть. Человеку, проклятому магом и вынужденному служить божеству, не часто удается поспать. Он страстно желал и ожидал наступления сна, как другие мужчины ждут свидания с женщиной. Честно говоря, ему наскучили женщины, не считая тех, кто продавал себя, или тех, кого приходилось брать приступом.

Эта женщина с черными волосами, свободно раскинувшимися по плечам, прикрытыми оленьей шкурой, была из их числа.

Он тихо, очень тихо назвал ее имя:

— Сайма!

Когда она повернулась, сомнений у него не осталось. Он подумал, что только ее и мог иметь в виду Хаким, и не ошибся.

С серыми, как у его коня глазами, с тронутыми кое-где серебром волосами, она все еще была очень хороша. Руки ее поднялись, затем, как бы спохватившись, прижались к губам, скрывая исказившие лицо страх и огорчение. Ему был понятен смысл ее жеста: она по привычке потянулась к заколкам в волосах, позабыв о том, что их там уже нет.

Он продолжал оставаться в седле, не двигаясь и не заговаривая с ней вновь, предоставляя ей право самой решить, что делать. Оглянувшись по сторонам, она подошла к нему.

Когда рукой она прикоснулась к уздечке, Темпус произнес:

— Он кусается.

— Потому, наверное, что ты научил его этому. Но меня он не укусит.

Взявшись руками за лошадиную морду, она стала давить пальцами на чувствительные точки на коже животного. Конь приподнял морду, простонал и задрожал.

— Что ты ищешь здесь? — он склонил свою голову к голове Вашанки на медальоне; медный локон упал и прикрыл один глаз.