Я приняла решение, и оно оказалось неверным. Я была самоуверенной, гордилась своей силой. Я была так молода; оглядываясь назад, я плачу по девочке, которой я была, потому что теперь я стала старше и жалею ее.

Так что вот вопрос. Вы, читающий это, кто бы вы ни были, отбросьте на минуту весь этот хлам, что общество вываливало на вас с самого вашего рождения, все предрассудки, мораль, правила и предписания, потуги на праведность и спросите себя: «Что бы я сделал на ее месте?» Не то, что должна была сделать я, не то, что могла бы сделать я. Никакого такого дерьма.

Что бы сделали вы, и, более того, что бы сейчас сделали вы?

Вот история, которая поможет вам решить: после дознания по делу Натти, скорее мертвая, чем живая, я обнаружила себя перед Центральным полицейским участком Брэдфорда. Полдень, тусклый серый день, ничего особенного, в городе было тихо. Я подошла к двойным дверям, мое отражение возникло в грязном стекле, точно я пловец, вынырнула из грязных вод загаженного пруда, пытаясь преодолеть поверхностное напряжение, воды. Когда я толкнула дверь, напряжение пропало, и я вошла в здание в каком-то почти благостном состоянии, потому что я шла исповедаться.

Я приблизилась к конторке, мягко изогнутой вдоль ограды, так что публика могла стоять в упорядоченной очереди, и служащая, привлекательная девушка в белой блузке, выжидающе посмотрела на меня. Я открыла рот, чтобы заговорить.

И тут меня обступил хор живых призраков, а позади них далекие фигуры умерших, все мои близкие, их лица, их руки тянулись ко мне, все они задавали мне один и тот же вопрос: зачем ты так поступаешь с нами? Разве не достаточно того, что ты уже сделала, зачем ты хочешь разрушить и наши жизни? Моя мать, Джен и ее семья, Лекки и ее родители, Микки и его новая семья, все будут несчастны, а некоторые погибнут, если я позволю этому тяжкому бремени свалиться им на голову, просто ради того, чтобы мне полегчало, потому что больше ничего не изменится. Это не вернет Терри, не спасет Натти, не поможет Джас. Я, должно быть, выглядела очень странно, потому что девушка спросила, все ли со мной в порядке, и я сказала: «Да, да… извините, отвлеклась, я… мне докучают звонками по телефону, что мне нужно сделать?»

Как вы понимаете, я не смогла признаться, не смогла их предать. Поэтому я снова солгала, да. Но правда, она во мне; все повторяется каждую ночь, во снах, они никогда не прекращаются. И искушение исповедаться, понести наказание при свете дня и получить отпущение грехов никуда не исчезло, и сейчас я желаю этого даже больше, чем когда бы то ни было. О боже, сбросить это бремя, освободиться от него – эта мысль невообразимо чудесна.

Но я не могу, я не должна. Нести его, хранить тайну – это единственный способ доказать им, что я люблю их, всех, даже тех, кто теперь жив лишь в моей памяти. Я люблю их, я так их люблю. Да, даже маму, и Микки, и Джен, они могут не любить меня, но это не имеет значения, теперь я это знаю. Понимаете, все, что я делала, я делала ради любви. Это ужасная – и прекрасная – вещь. Все ради любви, и я считала, что любовь все пересилит, но это не так, вы не вправе ждать вознаграждения за то, что кого-то любите. Папа это понимал, мне кажется, это в итоге его и убило. Но, как говорится, если вы кого-то любите, это вовсе не означает, что они должны любить вас в ответ, это не означает, что они вам что-то должны. Вы просто чувствуете то, что чувствуете, и это дар сам по себе.

Я люблю их, и лучшее, что я могу сделать, – как можно дальше отодвинуть от себя искушение.