|
Король стал не только защитником, но и хозяином страны. Лучники останавливали кавалерию, пушки пробивали бреши в донжонах. Отсюда следует, что феодал был обречен. Основательно укрепившись на личном, национальном и религиозном фундаментах, сын Франции, помазанник Божий, чудотворец и главнокомандующий, король доминировал над всеми остальными силами, что проявлялось в самых различных формах: духовный авторитет Людовика Святого, просвещенный деспотизм Карла V и Карла VII, коварная демагогия Людовика XI. Но верховенство королевской власти уже почти не ставилось под сомнение. Ни мир феодалов, ни Генеральные штаты не возражали против ее усиления. Спокойно и уверенно французская монархия продвигалась к абсолютизму. Однако это не пугало французов: они чувствовали себя хорошо защищенными. «Наш король, – говорит Коммин, – является господином мира, у которого меньше всего причин произносить такую фразу: „У меня есть привилегия возлагать на подданного то, что мне угодно“, – ибо ни он и ни кто другой не имеет такой привилегии, и те, которые это говорят, чтобы заставить еще больше уважать короля, не воздают ему никаких почестей; наоборот, они заставляют тех соседей, которые ни за что на свете не хотели бы быть под властью короля, ненавидеть его и бояться…» Ни сам король и ни кто другой не имеет такой привилегии… Вот фраза, несущая главную мысль. Таким образом, для Коммина король ограничивал себя правилами и признавал границы своей власти, которыми были обычаи страны. У Людовика XI и Карла VIII были совсем иные представления о природе их власти, чем представления, бытовавшие в XVII в.
2. Все три сословия королевства жили своей обособленной жизнью. Дворянство охраняло свои привилегии. Освобождение от налогов – решение, вынесенное самими же пэрами, – создавало для них ни с чем не сравнимые социальные условия. Но за время Столетней войны дворянство показало себя непригодным к военной и политической роли. Пропитанное идеями рыцарства, оно не было реалистичным; и хуже того, оно считало для себя просто оскорблением быть реалистичным. Дворянство, со своим ребяческим тщеславием, по-детски занятое турнирами, пирами и военными тренировками, одержимое облегчением собственного положения, проявляло мало патриотических чувств. Оно бурно выражало свои страсти, и примером тому могут служить факты мести бургундского двора. Дворян не удерживали никакие религиозные чувства. Историки (такие как Фруассар или Монстреле) воздают рыцарским идеям словесную похвалу, ибо кто же еще защитит сироту и вдову? Куртуазная любовь превратилась в ритуал. Во время турнира рыцарь называет свою даму, носит ее цвета, ее платок, а иногда даже и ее рубашку, которую возвращает ей испачканной своей кровью, но во всем этом нет подлинных чувств. Еще оставались отдельные подлинные рыцари, как, например, отец Баярд, который учил своих сыновей кодексу чести: «Служите Богу. Будьте добры и вежливы с любым дворянином. Будьте скромны и услужливы с каждым человеком. Не будьте ни льстецами, ни доносчиками. Будьте честны в словах и в делах…» Но только потому так громогласно воспевают Баярда, что он был исключительным человеком. И сам Баярд тоже любил ломать копья на многочисленных турнирах. Но уже приближаются те времена, когда реалистически думающие солдаты скажут: «Копья существуют не для того, чтобы их ломать, а солдаты существуют не для турниров; держи оружие в порядке и убивай врага». Это и герой, и солдат.
3. В период Средневековья духовенство усвоило феодальный образ жизни. Великолепию турниров соответствовало великолепие культовых обрядов. Народу нравилась пышность церковных церемоний, но он осуждал роскошь частной жизни епископов. Великий раскол, в период которого два папы оспаривали свою власть над христианским миром, ослабил авторитет Церкви. Зачем страшиться отлучения, если сами отлучающие отлучали друг друга от Церкви? Французский народ оставался верующим, но он осуждал торговлю церковными должностями и индульгенциями, а также отсутствие христианских добродетелей у некоторых представителей духовенства. |
