Он с трудом подтянулся над краем стены и увидел вдали под березами двух школьниц — маленьких, неприметных девчонок с торчащими косичками; одна беленькая, другая черноволосая. Они стояли, обняв друг друга за шею, поверяя, видимо, друг дружке свои глупенькие секреты.

Где теперь та рыжеволосая девушка? Стала ли она графиней или королевой? Быть может, у нее есть дети? Посмело ли несчастье коснуться ее?

Неужели она никогда не вспоминает?..

У обочины дороги в задумчивости сидел бродяга Человек в проезжавшем мимо автомобиле, должно быть, решил, что бродяга мечтает еще об одном кувшине пива. В действительности же бродяга на разные лады повторял известное древнееврейское слово.

— Ихавод , — говорил бродяга тоном, каким говорят о неизбежном. — О, Ихавод! Да, о таких вещах лучше не вспоминать!

Наконец в нем заговорили более прозаические чувства.

— Здесь, верно, можно будет подкрепиться, — прошептал он, подходя поближе. — Холодным мясом, например, пивом и пшеничным хлебом.

Чем ближе он подходил к дому, тем больше ему здесь нравилось. Окна первого этажа были длинные и низкие, и украшены они были хорошенькими красными занавесками. Зеленые столики под открытым небом рождали в воображении приятные картины прошедших пирушек; дикий виноград густо оплетал всю переднюю стену дома. У стены стояло сломанное весло и два багра, а на земле лежали выцветшие красные подушки, снятые с прогулочной лодки. Поднявшись по трем ступенькам к стеклянной двери, можно было заглянуть в большую с низким потолком комнату с баром и насосом для накачивания пива и множеством соблазнительных бутылок, весело отражавшихся в зеркалах, больших и маленьких оловянных кружек, опрокинутых бутылок в сетках из медной проволоки, заткнутых вместо пробок деревянными втулками; тут же стоял белый фарфоровый бочонок с наклейкой, сообщавшей, что в нем держат разбавленный фруктовым соком ром, и два большие кувшина, лежали коробки с сигаретами и ящики с сигарами, на стене висела в рамке под стеклом ярко раскрашенная картина, изображавшая охотников на привале — очень элегантных молодых людей, пьющих пайперовское черри-бренди, — а также всякие плакаты, излагающие, например, закон о норме разбавления спиртных напитков, запрещающие приводить детей в бар и в стихотворной форме высмеивающие тех, кто любит крепко выразиться или выпивать в долг; на полке лежали три румяных восковых яблока, а на стене висели часы с круглым циферблатом.

Но все это было лишь фоном для наиболее приятного предмета в этой комнате: среди всех этих бутылок и кружек, среди всей этой сияющей утвари сидела в кресле женщина, такая пышная, какой мистер Полли никогда не видывал, и, сохраняя достойное выражение лица, спала безмятежным сном. Кто-нибудь другой сказал бы про нее, что она толстуха, но чувство прекрасного подсказало мистеру Полли самый подходящий к этому случаю эпитет: она была именно пышной. У нее были красивого рисунка брови, прямой нос, морщинки в уголках рта говорили о доброте и спокойном характере, а презабавные подбородки теснились один под другим, напоминая маленьких полнощеких херувимов у ног божьей матери, когда рисуют успенье. Ее пышное тело было крепким, розовым и здоровым. Руки в ямочках на каждом суставе лежали на коленях. Вся ее фигура дышала добротой и доверчивостью, как и полагается человеку, который знает, что у него приятная внешность и хороший характер, и постоянно благодарит за это бога, принимая безропотно все, что богу угодно послать ему. Голова ее была чуть склонена набок, и как раз настолько, что можно было не сомневаться в простодушии этой женщины, как нельзя было и заподозрить ее в самомнении. Итак, она крепко спала.

— В моем вкусе, — сказал мистер Полли и тихонько отворил дверь. В нем боролись желание войти в комнату и боязнь прервать такой сладкий и здоровый сон.

Женщина, вздрогнув, проснулась, и мистер Полли с изумлением подметил в ее глазах выражение ужаса, которое тут же исчезло.