Анна испытующе смотрела на гостя. Впрочем, теперь это уже не гость.

— Это в обкоме предложили вам Давыдовский совхоз?

Волков доверительно улыбнулся.

— Я подсказал, конечно…

— И вы согласились расстаться с Пронском?

— Меня оставляли, но ведь я агроном!

— Тянет?

— Тянет.

— И меня тянет, — призналась Анна. — Иногда так тянет…

Волков ласково на нее поглядел.

— Если иногда, еще не страшно.

— Ну что ж, беритесь, Геннадий Павлович, — перешла Анна на деловой тон. — Райком окажет всяческую поддержку…

Район выигрывал, получая такого работника, теперь можно не тревожиться за совхоз.

Анна вызвала Ксенофонтова.

— Знакомьтесь, Геннадий Павлович, — сказала она, представляя ему Волкова, — новый директор Давыдовского совхоза.

LIII

Разве партийный работник сумеет когда-нибудь высказать, что значит для него Пленум Центрального Комитета…

Он делает доклады, выступает на собраниях, разъясняет решения, все это верно, но разве это все?

То, что происходит в Москве, вызывает у секретаря какого-нибудь отдаленного райкома множество сложных переживаний…

В том случае, конечно, если он коммунист не на словах, а на деле. Он читает, казалось бы, отвлеченный доклад, в котором намечаются пути дальнейшего развития страны…

А ведь в нем говорится и о его отдаленном районе! Может быть, район не упомянут, даже область не названа, а все-таки партработник находит и для себя совет за советом…

Не все, может быть, ляжет ему на сердце, но многое он в нем для себя почерпнет и, окунувшись назавтра с головой в практическую работу, будет уже и другим давать эти советы и требовать их осуществления.

Читает он и выступление руководителя своей области, тот тоже называет далеко не все районы, но секретарь райкома отлично видит, что это и за его район отчитывается секретарь обкома, и его отдаленный и как будто забытый район отражен в цифрах и фактах, которые приведены в выступлении. Это и его труд вознесен на трибуну Пленума!

Ох, какой неспокойной была эта неделя у Анны! Работы всегда много, от нее не спрячешься, не уйдешь. Анна аккуратно приходила в райком, выезжала в колхозы, но и в колхозах она старалась быть поближе к радио, прислушивалась к сообщениям из Москвы.

Усталая, вечером, дома, сидела она над газетами, читала опубликованные речи и искала в них ту рабочую правду, которая поможет ей в ее районных делах.

Это был очень важный Пленум и необычный, в ряду представительных собраний партии он выделялся своей страстностью, своей нетерпимостью к недостаткам. Критика всегда была могущественным оружием партии коммунистов, но редко когда звучала она с такой деловой беспощадностью, — людям надо было очень вырасти, чтобы принять ее без обид и без оглядки на других, отнести ее к себе в полной мере.

Анна слушала радио, читала газеты и думала: мы старались все сделать постепенно, не торопясь, там немножко уменьшить посев овса, тут немножко увеличить посев кукурузы, мало верили в чужой опыт, несмело доверяли себе. Не хватало революционной решимости, а ее надо найти в себе. Она понимала: все, что требуется от нее, от тысяч таких, как она, работников партии, все это непросто. Но ошибки тоже не очень-то можно оправдать, речь ведь идет о хлебе насущном, сельское хозяйство надо вести так, чтобы оно не зависело ни от капризов природы, ни от небрежной работы отдельных людей…

Ночь вступала в свои права, газета падала у нее из рук. Засыпая, она видела поля, свои сурожские поля, зеленые гроздья овса и дорогу, бесконечную дорогу от колхоза к колхозу, и почему-то вспоминала Марью Петровну Дорофееву, доярку из «Ленинского пути», лучшую доярку в районе, скромную, застенчивую женщину, которая никогда ничего не просит, ни на что не жалуется, а коровы у нее точно заколдованные — год от году все больше дают молока…

Наутро она просыпалась с ощущением какой-то большей ясности и в самой себе и в природе.