От самого
Шереметева, по рассказам Фролова, не могло быть порухи государеву делу, как была поруха от боярина и гетмана. В Киеве, на Подоле, поставлены
были рейтары и на мещанских дворах, потому что в верхнем городе поставить их было негде. Мещане много раз били челом, что от рейтар теснота
большая и чтоб великий государь пожаловал, велел рейтар от них свесть. О том же просил воеводу и Мефодий. Шереметев отвечал, что перевести
рейтар в верхний город скоро никак нельзя, потому что там дворов и изб мало, а взять изб негде, потому что около Киева все разорено; если мещане
хотят, чтоб от них рейтар вывели, то пусть дадут от себя 30 изб и переведут в них рейтар. 4 мая епископ является к Шереметеву и приносит ему в
почесть 100 рублей, чтоб рейтар от мещан велел вывести, изб на них не спрашивал, а велел бы избы купить из государевой казны. Боярин отвечал: «Я
денег не возьму, а пусть мещане отдадут их на избы рейтарские». На другой день в соборной церкви епископ стал говорить боярину, чтоб он сто
рублей себе в почесть взял, а на избы взял еще 100 рублей, мещане этим не оскорбятся, только бы рейтар от них велел вывесть. Шереметев велел
взять у мещан все 200 рублей и купить на них избы и, как избы поставят, перевести в них рейтар тотчас.
Фролов привез и грамоты: Брюховецкий жаловался, по обычаю, что московского войска мало в Малороссии: «При мне, вашего царского величества верном
холопе, войска очень мало, едва не все ваши государевы ратные люди от наготы разбрелись. Воеводы вашего царского величества – миргородский,
лубенский и прилуцкий – без семей на воеводства свои приехали, а хорошо бы им было приехать с семьями и со всем своим хозяйством, чтоб тамошние
жители, видя воевод своих целое житье, от того лучше крепились и в отчаяние не приходили». Гетман жаловался на воеводу Протасьева, который не
унимал иноземных ратников, притеснявших малороссиян; жаловался, что стольник Измайлов, присланный для сыску обид, ничего не делает. Жаловался на
переяславского воеводу Вердеревского, который зятя его, Михеенка, велел бить и в тюрьму сажать безвинно, человеку гетманскому сена косить не
дает. «Все это он делает, – писал Брюховецкий, – по наущению Ивашки Фирсова, который за тем в Переяславле и живет, чтоб ссорить меня с воеводою.
Вердеревский же всякому козаку налогу чинит, не выслушав речей; козаки многие ропщут, говорят, что все это делается по моей милости». Полтавские
козаки жаловались на своего воеводу Якова Тимофеевича Хитрово: «Велит москалям коней осталых брать в подводы по домам; сам стоит в доме у вдовы;
начальных своих людей ставит по домам знатного товарищества; полковника, которого мы почитаем как отца, бранит скверными словами; который
товарищ придет к нему – глаза тростью выбивает, плюет или денщикам велит выпихнуть в шею. Почтительнее обходится с наложницами майоров своих или
солдат, чем с женою полковника нашего, об наших же женах и детях говорить нечего, какие позоры терпят. Не велит у мещан подвод брать, а только у
козаков».
Епископ Мефодий больше всего опасался полтавцев, живших с запорожцами, как муж с женою; но бунт вспыхнул не в Полтаве, а в Переяславле. В июле
месяце, когда полковник переяславский Ермоленко стоял с полком своим в Багушкове слободке, козаки его возмутились, убили полковника и
отправились под Переяславль, здесь побили московских ратных людей и выжгли большой город; в то же время в Москву дали знать о шатости козаков в
Каневе. Шереметев и Брюховецкий немедленно приняли решительные меры: с двух сторон, из Киева и Гадяча, двинулись войска к Переяславлю, и здесь
бунт был задавлен; но некоторые городки на восточной стороне Днепра поддались полякам. |