Как скоро вельможи, враждебные патриарху, уверились, что их сторона взяла верх, то не замедлили дать почувствовать врагу свое торжество. Летом
1658 года был обед во дворце по случаю приезда в Москву грузинского царевича Теймураза. Окольничий Богдан Матвеевич Хитрово очищал путь
царевичу; он это делал по известному обычаю, наделяя палочными ударами тех, кто слишком высовывался из толпы; случилось, что попался ему под
палку дворянин патриарший. «Не дерись, Богдан Матвеевич! – закричал дворянин. – Ведь я не простой сюда пришел, а с делом». «Ты кто такой?» –
спросил окольничий. «Патриарший человек, с делом посланный», – отвечал дворянин. «Не чванься!» – закричал Хитрово, и с этими словами ударил его
в другой раз по лбу. Дворянин побежал жаловаться патриарху, и тот своею рукою написал к царю, прося разыскать дело и наказать Хитрово. Алексей
Михайлович отвечал также собственноручною запискою, что велит сыскать и сам повидается с патриархом. Но свидания не было. Наступило 8 июля,
праздник Казанской богородицы, крестный ход: царь не был в Казанском соборе ни на одной службе; через день, 10 го числа, был также большой
праздник в Москве, установленный с недавнего времени, праздник Ризы господней, принесенной из Персии при царе Михаиле; перед обеднею явился к
патриарху князь Юрий Ромодановский с приказанием от царя, чтоб не дожидались его к обедне в Успенский собор. Но к этому приказанию Ромодановский
прибавил еще другое. «Царское величество на тебя гневен, – сказал он, – ты пишешься великим государем, а у нас один великий государь – царь».
«Называюсь я великим государем не сам собою, – отвечал Никон, – так восхотел и повелел его царское величество, свидетельствуют грамоты, писанные
его рукою». «Царское величество, – продолжал Ромодановский, – почтил тебя как отца и пастыря, но ты этого не понял; теперь царское величество
велел мне сказать тебе, чтоб ты вперед не писался и не назывался великим государем, и почитать тебя вперед не будет». Разговор этим кончился.
Никон отправился в собор служить обедню и после причастия велел ключарю поставить по сторожу, чтоб не выпускать людей из церкви: поучение будет!
Пропели «Буди имя господне», народ столпился около амвона слушать поучение и услыхал странные слова. «Ленив я был вас учить, – говорил патриарх,
– не стало меня на это, от лени я окоростовел, и вы, видя мое к вам неучение, окоростовели от меня. От сего времени я вам больше не патриарх,
если же помыслю быть патриархом, то буду анафема. Как ходил я с царевичем Алексеем Алексеевичем в Колязин монастырь, в то время на Москве многие
люди к Лобному месту сбирались и называли меня иконоборцем, потому что многие иконы я отбирал и стирал, и за то меня хотели убить. Но я отбирал
иконы латинские, писанные по образцу, какой вывез немец из своей земли. Вот каким образам надобно верить и поклоняться (при этом указал на образ
Спасов в иконостасе), а я не иконоборец. И после того называли меня еретиком, новые де книги завел! И все это делается ради моих грехов. Я вам
предлагал многое поучение и свидетельство вселенских патриархов, а вы, в окаменении сердец своих, хотели меня камением побить; но Христос нас
один раз кровию искупил, а меня вам камением побить – и мне никого кровию своею не избавить, и чем вам камением меня побить и еретиком называть,
так лучше я вам от сего времени не буду патриарх». Кончил и стал разоблачаться; послышались всхлипывания, голоса: «Кому ты нас, сирых,
оставляешь!» «Кого вам бог даст и пресвятая богородица изволит», – отвечал Никон. |