|
«Тебе, святому и великому отцу, указал государь говорить, – начал свою речь царский посланный, – с начала дела соборного и до соборного деяния всегда он, государь, желал умирения, но этого не учинилось, потому что хотел ты в Московском государстве учинить новое дело против обычая вселенских патриархов, как они сходили с престолов. А теперь государь всякие враждотворения паче прежнего разрушить и во всем примирения с любовию желает и сам прощения просит. Государь велел тебе говорить, что ничего того не бывало, что ты в письме написал про разговор свой с ним на соборе: ты перед государем не шумливал, государь тебя не унимал, и, чтоб грамоту прочесть наедине, о том ты не говаривал; шумно было про статьи, которые писаны в грамоте твоей неправдою, да за книги, которые ты по совету с государем исправил, а после сам укорял напрасно, досадных же никаких слов не бывало, изволь попамятовать. Послан ты в Ферапонтов монастырь вселенскими патриархами и собором, а не государем; дворянин и стрельцы посланы с тобою для твоего бережения, а не для утеснения; если же Степан Наумов какое тебе утеснение чинил, то он делал собою, а не по государеву указу, и про это приказал государь сыскать. Родион Матвеевич допрашиван и с клятвою извещал, что он тебе говорил упорно, чтоб ты деньги принял и государыню поминал, а других никаких слов, что в письме твоем написано, он не говаривал. Объяви, кто на Вологде хотел начать кровопролитие: вор Ильюшка шел из Галича от тех мест недалеко; да и вор Стенька Разин в расспросе говорил, что приезжал к нему под Симбирск старец от тебя и говорил, чтоб он шел вверх Волгою, а ты с своей стороны пойдешь, потому что тебе тошно от бояр, которые переводят государские семена, а у тебя есть наготове с 5000 человек на Белоозере; старец этот и на бою был и заколол своими руками сына боярского в глазах Разина и потом из под Симбирска ушел. Пророчества, какие ты говорил князю Шайсупову, узнал ты не от господа бога, а от воровских людей, которые к тебе приезжали, надобно думать, что то смятение и кровопролитие сделалось от них. Если бы ты хотел всякого добра по Христовой заповеди, то ты бы про такое превеликое дело не умолчал и тех воровских козаков велел переловить, а трех человек можно было тебе поймать. Ты объяви теперь обо всем подлинно, а то просишь у государя всякой милости и прощения, а сам к нему никакой правды не объявишь». «Престол я свой оставил и паки было возвратился – дело не новое, – отвечал Никон, – и прежние вселенские патриархи престолы свои оставляли и назад возвращались. Я своего прежнего сана не взыскую, только желаю великого государя милости, а ничем я, кроме своих монастырей, не владел. Собор патриархов Паисия и Макария ставлю я ни во что, потому что они престолов своих отбыли и на их места поставлены другие; повинуюсь я константинопольскому патриарху и прочим вселенским, которые на престолах своих. О том, что говорено было на соборе, я писал правду, государю это известно; да и после, при Степане Наумове и присыльщиках, много раз я досадительные слова говорил и к государю писывал, в том милости и прощения прошу; а что великий государь за многие мои досадительства мне не мстил, за то великую мзду от бога восприимет. Новоисправленных книг я ничем не укорял и не укоряю. Денег я у Стрешнева не принял потому, что государь меня на соборе укорял, говорил: „Боярин Семен Лукьянович Стрешнев был у тебя в запрещении, и ты с него взял 100 рублей и его простил“, а я его простил для того, что он добил челом и обещался Воскресенскому монастырю работать и о многих делах того монастыря государю докладывал, деньги же прислал вкладом в монастырь после прощения спустя года с полтора. |
