|
Неелов говорил Танееву: «Если гетман станет пить по прежнему, то я боюсь беды; ключи городские у меня; кто откуда ни приедет, гетман приказал мне, расспрося, посылать к себе». Когда в Москве получена была грамота Симеона Адамовича, то поскакал в Батурин Малороссийского приказа переводчик Григорий Колчицкий с царскою грамотою к гетману. Государь писал: «Нашего указа не бывало, чтобы Солонине быть гетманом; мы никогда не назначим гетмана без челобитья всего Войска Запорожского и без рады войсковой даже и по смерти твоей, Солонина удержан в Москве для переговоров с польскими послами». Выслушав грамоту, гетман сказал: «В грамоте написано: государю ведомо учинилось, что я пребываю в великом сомнении насчет Солонины; а от кого ведомо учинилось – в грамоте не сказано?» «Великому государю и мне это неизвестно, – отвечал посланный. – Если слух пошел от малороссиян, уйми их по своим правам; если от московских ратных людей, отпиши об них к в. государю». «О назначении Солонины, – сказал гетман, – слышал мой слуга в Киеве. Тот же слуга сказывал мне, что жена Солонины разослала по Киевскому полку листы, приказывая, чтоб готовили станцию к приезду мужа ее. Я велел ей быть в Батурин для допросу». При Колчицком приехала она в Батурин и объявила, что ничего не слыхала и ни о чем не приказывала. Гетман велел отпустить ее в Киев. Посланный обнадеживал гетмана и насчет Киева, что никогда не будет отдан полякам; гетман отвечал, что ни в чем не сомневается, но потом высказал новую причину неудовольствия на Москву: «Какая мне и Войску честь от великого государя? На Глуховской раде постановлено, что при переговорах с поляками присутствуют посланцы Войска Запорожского с вольным голосом, а теперь на Москве посланцев наших и в палату не пускают. Войску Запорожскому от того бесчестье и печаль великая!» «После переговоров, – отвечал Колчицкий, – полковнику Солонине и товарищам дают знать обо всем и ответные письма объявляют». «Как тому верить? – возразил гетман. – Показывают что написано русским письмом: вольно что хотят написать, а нам тут большое сомнение», «Не одни русские письма показывают, но и польские», – отвечал посланный, уверяя гетмана, что его служба и раденье не будут забвенны у великого государя. «Если б я мыслил зло, – сказал гетман, – то этих слов не объявлял бы». Но еще Колчицкий был в Батурине, как 20 февраля Неелов дал знать нежинскому воеводе Ржевскому, что в Батурине становится мятежно и чает он беды: пришел в Батурин Ворошиловский полк, и козаки этого полка расставлены по тем же дворам, где стоят стрельцы, и козаки говорят стрельцам непристойные слова, от которых и прежде была беда. Сам Ржевский писал к киевскому воеводе князю Козловскому, сменившему Шереметева, что сын нежинского полковника Гвинтовки объявил ему, что гетман Демьян посылает в Киев Стародубский полк брата своего Шумейка, да из Батурина Ворошиловский полк. Ржевский в той же грамоте жаловался Козловскому, что Гвинтовка начинает быть к нему недобр и жители нежинские не по прежнему ласковы. Пришел в Киев гоголевский поп Исакий и объявил воеводе: «Был я в Терехтемировском монастыре и слышал от тамошнего игумена, что гетман Демьян и полковники разных городов переяславской (восточной) стороны часто списываются с гетманом Дорошенком о том, чтобы им не допустить государя до миру с польским королем, а если государь отдаст Киев польскому королю, то им соединиться всем с обеих сторон, за Киев стоять и с поляками биться». |
