Изменить размер шрифта - +
Сообщая об этом Обрезкову, Панин просил его обходиться осторожно и с новым прусским

министром, впрочем, полагался совершенно на благоразумие Обрезкова; вообще же взгляд его на это дело состоял в том, что хотя король прусский и

мог дать повод Рексину распространить интриги, противные союзу между Россиею и Пруссиею, какими нибудь повелениями, касающимися проволочки

неопределенных отношений между Турциею и Польшею, медленности в признании королем Станислава Августа, однако из уверений Фридриха II и из его

решения отозвать и предать Рексина суду можно заключить, что последний далеко зашел за пределы королевских наставлений и что король прусский по

той или другой причине сильно почувствовал затруднительность своего положения и, чтоб выйти из него, снова обязался поддерживать при Порте

русские интересы, и отступить скоро от них будет для него уже труднее. Затруднительное положение Фридриха увеличилось еще тем, что Панин прочел

Сольмсу копию с письма английского посла в Константинополе Гренвиля к английскому же министру в Петербурге Макартнею; в письме сообщалось о тех

же поступках Рексина против России с прямым указанием, что нерешительность и беспокойство Порты по делам польским происходят более от внушений

Рексина, чем от министров неприязненных России дворов.
На юге, в Турции, трудно было отличить поведение союзника от поведения врагов; на севере, в Швеции, борьба была более открытая. В январе

Остерман извещал, что, несмотря на все интриги и денежные издержки французской партии, ландмаршалом выбран патриот полковник Рудбек;

благонамеренные не жалели никакого труда при достижении этой цели и ревностно следовали советам Остермана. «Правда, – писал Остерман, – что мною

и английским министром издержана немалая сумма денег; зато с 1738 года никогда не было такого благополучного сейма, ибо все четыре оратора

выбраны из числа благонамеренных». Но Остерман сообщал и неприятное известие: королева старалась поместить в Секретную комиссию шесть знатных

членов французской партии. Напрасно прусский министр Кокцей представлял ей, как это вредит общему делу; она отвечала, что если в этом случае не

будет исполнено ее желание, то она удалится в Дротнингольм, и прибавила: «Очень жаль, что мои мысли никогда не сходятся с братними, и удивляюсь,

как это другие державы хотят лучше моего знать, на кого из здешних людей полагаться; очень естественно, что я должна вступаться в дело, которое

так близко касается моего дома». «Какие нибудь да есть тайные обольщения французского двора, – писал Остерман. – Королева, конечно, льстится

посредством французского двора получить больше власти, чем посредством в. и. в ства. Опасность состоит в том, что если королева будет продолжать

оказывать такую же холодность к благонамеренным и предпочтение членам французской партии (как, например, на другой день избрания ландмаршала

посадила его к игре младшего принца Карла, а к себе взяла членов французской и придворной партии), то это может воспрепятствовать

благонамеренным содействовать вашему намерению в пользу королевскую».
На основании донесений Остермана Панин написал для императрицы свое мнение: «По видимому, их шведские величества не престанут предпочитать

разумному удовольствию свои беспредельные желания. Ваше в ство, конечно, уже свято исполнили, что долг дружбы и свойство требовать мог,

следовательно, по всем существительным резонам никто более зазрить не может, когда соизволите указать их оставить их собственным интригам и

жребию, а напротив того, постановить дела благонамеренной партии на таком основании, чтоб без дворовой зависимости с единым вашим подкреплением

она оставалась в поверхности, к исполнению чего уже немного лишнего труда надобно, тем наипаче, что можно королю оставить всегда отворенную

дверь с нею соединиться».
Быстрый переход