«Какие нибудь да есть тайные обольщения французского двора, – писал Остерман. – Королева, конечно, льстится
посредством французского двора получить больше власти, чем посредством в. и. в ства. Опасность состоит в том, что если королева будет продолжать
оказывать такую же холодность к благонамеренным и предпочтение членам французской партии (как, например, на другой день избрания ландмаршала
посадила его к игре младшего принца Карла, а к себе взяла членов французской и придворной партии), то это может воспрепятствовать
благонамеренным содействовать вашему намерению в пользу королевскую».
На основании донесений Остермана Панин написал для императрицы свое мнение: «По видимому, их шведские величества не престанут предпочитать
разумному удовольствию свои беспредельные желания. Ваше в ство, конечно, уже свято исполнили, что долг дружбы и свойство требовать мог,
следовательно, по всем существительным резонам никто более зазрить не может, когда соизволите указать их оставить их собственным интригам и
жребию, а напротив того, постановить дела благонамеренной партии на таком основании, чтоб без дворовой зависимости с единым вашим подкреплением
она оставалась в поверхности, к исполнению чего уже немного лишнего труда надобно, тем наипаче, что можно королю оставить всегда отворенную
дверь с нею соединиться». Императрица подписала: «Быть по сему».
Секретная комиссия составилась с большинством благонамеренных. «Теперь, – писал Остерман, – от в. и. в ства зависит благополучное начало к
счастливому окончанию привести и заставить шведский народ вечно прославлять ваше имя. Это исполнится, если не помешают внезапные приключения, а
именно если, пример, Франция сильнейшим подкупом даст королю возможность нечаянно захватить самодержавие, разрушить сейм, привести партию
благонамеренных в смятение или несогласие и. произвести холодность в дружбе между в. в ством и королем с королевою, ибо в этом состоит и будет
состоять главная цель французской шайки». Панин заметил при этом: «Разумно предусматривает, но трудности велики; а если бы впротиву всех их
отважились, то крайние с нашей стороны средства к помешательству могут быть столь велики, что и одним таким разом вся северная система решится».
Остерман доносил, что он издержал по сие время 802326 талеров медною монетою и в остатке у него только 665358 талеров медною монетою. Панин
заметил: «Поистине сумма весьма невелика и сочиняет с небольшим 30000 рублей, теперь к оставшим вдобавок еще переведено 70000 рублей».
Английский министр Гудрик издержал 360000 талеров медною монетою.
Прусский министр барон Кокцей не истратил ни одного талера, но, по видимому, сильно поддерживал Остермана. В феврале он сообщил последнему, что
получил похвалу от своего короля за его внушение шведской королеве, как было бы несогласно с общими и с ее собственными интересами помещение в
Секретную комиссию французских партизанов; Кокцей сообщил также, что Фридрих II велел ему поддерживать во всем Остермана. Касательно ответа
королевы, что если французские сторонники не попадут в Секретную комиссию, то она удалится в Дротнингольм, Фридрих II писал, что в том большой
беды не будет, если королева и действительно уедет из Стокгольма. «Такое рассуждение и здесь слышится, – писал Остерман. – Но если принять во
внимание нрав королевы, то она и там тихо себя вести не станет, но под покровом непринятия участия в делах еще более будет иметь средств чрез
своих приверженцев интриговать на сейме и скрытно препятствовать операциям благонамеренных. |