— Так это только ты, а никто другой?! — обратился я к нему. — А ведь знаешь, в течение 2-3-х последних часов я чуть не умер от страха! Нет, в самом деле, я очень рад, что это ты и с удовольствием предложил-бы тебе стул… Стой стой! не сюда, не садись на эту штуку!..

Но было уже поздно. Прежде чем я успел удержать его, он легонько присел на мой стул и, вслед за этим, немедленно брякнулся на пол: в жизни своей не видел я ни одного стула, который бы разлетелся в такие мелкие дребезги.

— Погоди, постой! ты мне так их все разломаешь!

И опять поздно. Вторичный треск, — и второй стул распластался на свои составные элементы.

— Да ты с ума сошел, черт тебя побери! Или ты задумал разнести таким манером всю мою мебель? Сюда, сюда, ты — окаменелый болван!..

Опять поздно. Прежде чем я успел броситься к нему на встречу, он осторожно опустился на кровать и от кровати осталась одна меланхолическая руина.

— Послушай! — это не манера вести себя! Сначала ты врываешься в мою квартиру и скандальничаешь в ней, притащив за собой целый легион всяких мерзостных привидений, которые измучивают меня чуть не до смерти… (Я уже не говорю о значительной небрежности твоего костюма, совершенно не принятого в порядочном обществе между интеллигентными людьми, за исключением разве опереточного театра, да и там едва-ли была бы терпима такая абсолютная откровенность, раз она принадлежит существу твоего пола!) — затем, в виде благодарности за мое гостеприимство, ты начинаешь испытывать прочность моей мебели применительно к собственной тяжести и разносишь всю ее в щепы… И на какого черта понадобилось тебе непременно сесть! Ведь пытаясь осуществить это желание, ты вредишь себе не меньше, чем мне. Посмотри: у тебя почти сломана нижняя часть позвоночного хребта и весь ты окровавлен… с арьергарда. Постыдись, наконец! Ты ведь достаточно вырос, чтобы понять это!..

— Ну, ладно, ладно! я не буду больше ломать мебель… Только все-таки, что же мне делать? В течение целого столетия я не имел ни одного случая присесть!..

И на глазах его показались слезы.

— Бедный малый, — сказал я, — пожалуй, я и не прав, обращаясь с тобой там сурово, хотя бы уже потому, что ведь ты, — кроме всего прочего, — сирота! Ну, садись вот здесь на пол, — никакая другая мебель не в состоянии выдержать твоей тяжести! Даже и в таком положении нам не удобно с тобой дружески разговаривать, так как мне приходится смотреть на тебя задравши голову вверх… Так вот что: ты оставайся сидеть здесь на полу, а я вскарабкаюсь на эту высокую конторку, и теперь мы можем болтать лицом к лицу!..

Рассевшись на полу, он закурил предложенную мною трубку, набросил себе на плечи мое красное одеяло и надел себе на голову, в виде шлема, мою ванну, — все это придало ему значительную художественность и элегантность. Затем, пока я раздувал огонь, он скрестил ноги, подставив поближе к приятному теплу свои громадные, изрытые колдобинами, ступни.

— Отчего это у тебя подошвы ног в таких ухабах?

— Какая-то проклятая сыпь! Я получил ее от простуды еще там, лежа под Ньювэльской фермой… Но все-таки то местечко мне очень нравится; я его люблю, как кто-нибудь любит свою старую родину. Нигде я не ощущал такого покоя, каким наслаждался там!..

Проболтавши еще с пол-часа, я заметил, что он выглядит совсем утомленным, и спросил его о причине этого?

— Почему я устал? — переспросил он.