В 2011 году, когда Италия оказалась на грани катастрофы из-за долгового кризиса еврозоны, бывший редактор The Economist Билл Эммотт написал статью для La Stampa, изумляясь количеству мифов на тему экономики – области, где, как он сказал, реальное состояние дел, казалось бы, легко проверить. Не только политики распространяли эти мифы – в большинстве своем успокоительные, – но и выдающиеся финансисты, представители бизнеса и правительственные чиновники. Например, с уверенностью заявлялось, что Италия – второй по величине экспортер в ЕС (хотя на деле она упала до пятого места), что итальянцы имеют самые значительные сбережения в Европе (а в действительности они были уже позади немцев и французов) и – самое пагубное – что спад на юге сводит на нет рост в остальной части страны. В действительности суммарные достижения Меццоджорно за предыдущие 10 лет были выше, чем в центре и на севере.

Еще более опасный миф, который в то время никто не поставил под сомнение, гласил, что огромные долги Италии, которые уже достигали 120 % ВВП, не должны касаться никого, кроме итальянцев, потому что они держат почти все, за исключением очень малого процента, государственные облигации, то есть долговые обязательства собственного правительства. Но это было совсем уж неправдой. На деле около половины итальянского государственного долга находилось в руках иностранцев. И велика была вероятность того, что шаткие финансы их государства вызовут общеевропейский, если не всемирный экономический кризис. Тем не менее итальянцам об этом предпочитали не рассказывать.

Любой, кто прослушал целиком хоть одно судебное разбирательство в Италии, знает, что того же принципа – вежливо избегать противоречий – придерживаются даже в суде. Одним из самых сенсационных разбирательств в итальянской судебной истории было дело, в котором американская студентка Аманда Нокс и ее итальянский дружок Рафаэль Соллесито обвинялись в убийстве соседки Нокс по квартире, британки Мередит Керчер. Оба были приговорены к длительному заключению. В ходе судебного разбирательства обвинение утверждало, что жертва была убита в процессе извращенной сексуальной игры, жестокость которой привела к трагическому финалу. Однако между судом и апелляцией назначенные судом эксперты разнесли в пух и прах судебно-медицинские доказательства, представленные обвинением, так что к моменту возвращения дела в суд в центре разбирательства были не только два молодых человека, подавших апелляцию, но и итальянские методы расследования и обвинения по серьезным преступлениям.

Вокруг этого дела поднялась такая шумиха, что к моменту оглашения окончательного судебного решения внимание всего мира – без преувеличения – было приковано к расписанному фресками залу суда в Перудже, где разбирали апелляцию. Поэтому тем более удивительно, что судья, слушая заключительное выступление прокурора, даже не попытался прервать его, когда он назвал фактически установленными обвинения, которые были полностью опровергнуты в предыдущих слушаниях. Каждый из юристов имел собственную verità. И это вполне справедливо – дать им озвучить их. Каким же образом судебные асессоры, сидевшие рядом с профессиональными судьями, должны были докопаться до истины, остается загадкой. Когда процесс завершился, главный судья дал интервью, в котором сказал, что его задача была так или иначе невыполнима.

«Наш оправдательный приговор – результат правды, созданной в процессе судебного разбирательства, – сказал он. – Настоящая правда останется неизвестна и даже может оказаться иной». Льюис Кэрролл не сказал бы лучше[20].

Мне иногда кажется, что последняя часть этого комментария – «Настоящая правда останется неизвестна и даже может оказаться иной» – заслуживает того, чтобы быть высеченной в мраморе на монументе, который можно было бы воздвигнуть в центре Рима. Снова и снова поворотные моменты новейшей итальянской истории оказываются окутаны плотным туманом нестыковок и противоречий, когда различные деятели высказывают собственные verità.