Кляев молчал, только сопел недовольно носом. Надо полагать, картина, нарисованная опытной Ивановой рукой, произвела на него сильное впечатление.

– По-твоему выходит, что камуфляжи на пустыре следы заметали?

– А чёрт его знает, что из этого выходит, – расстроенно плюнул на асфальт Царевич. – Может операция какая-то суперсекретная проводится, а ты ломаешь игру компетентным органам.

– Ну и что ты предлагаешь? – Самим надо шевелить извилинами, Вася. Дело это странное и запутанное. Тут есть шансы угодить не только в клинику, но и под пулю, а то и под осиновый кол.

Расстались у дверей первого подъезда. Васька нехотя побрёл домой, шаркая по каменным ступенькам лестницы стертыми подошвами, а Царевич еще минут пять курил на улице, задумчиво глядя в густеющую черноту ночи.

Назвать это стояние размышлениями, было бы слишком смело, ибо в голове у Ивана перепутались все извилины, оставалось только ждать короткого замыкания с последующим отказом обоих полушарий служить инструментами анализа и фантазий.

В квартире было тихо, как в гробнице фараона. Вот только камасутрой Царевичу заняться было не с кем. Иван на всякий случай заглянул в ванную комнату, но, увы, там было пусто. Ничего не оставалось делать, как провести ночь в одиночестве и хорошо бы без сновидений. Желание Ивана Царевича не было, к сожалению, учтено вышестоящими инстанциями, отвечающими за ночное времяпрепровождение, ибо сон писатель, измученный реалиями, всё-таки увидел. Сначала Царевич долго, целую вечность, брёл по выжженной солнцем степи, изнывая от жажды. Все его попытки напиться пресекались Сан Санычем Шараевым, который исполнял в этом дурацком сне роль сестрицы Аленушки. Сам Шараев жажды почему-то не испытывал и бодро шагал за измученным Иваном, раздавая руководящие и направляющие указания. Вопреки всем сказочным стереотипам Царевичу было запрещено пить чистую родниковую воду, ибо, по словам Сан Саныча, организм Ивана не был к ней приспособлен. Шараев предложил Царевичу напиться из козлиного копыта, но тот гордо отказался. Следующим было копыто свинячье. Измученный жаждой Царевич уже почти убедил себя в том, что кабаном быть всё-таки приличнее, чем козлом, но, к счастью, они набрели на копыто жеребячье. Царевич заржал от восторга раньше, чем успел испить затхлой водицы. А уж когда напился, то почувствовал неслыханный прилив сил и, бросив надоевшего Сан Саныча, сивкой-буркой помчался по изумрудному полю. Почему выжженная земля вдруг стала изумрудной, Царевич не знал, а спрашивать было не у кого. Он просто скакал по этому полю, бодрым ржанием подзывая кобыл.

Кобыл жеребец Царевич так и не обнаружил, зато накликал аркан себе на шею. Брошенная чьей-то твёрдой рукой петля настолько туго перехватила горло, что оставалось только или умирать, или сдаваться. Царевич предпочёл сдаться.

Жеребца Царевича доставили ко двору царицы Семирамиды, где, вопреки легенде, он не был обласкан. Царица оказалась почему-то Наташкой Бердовой, которая стала пенять Ивану на недостаток любовного пыла во время последней встречи. Царевич оправдывался тем, что был он тогда в образе человеческом, а не жеребячьем, в том смысле, что какой может быть спрос с женатого писателя. Семирамида-Наташка с Иваном не согласилась, заявив, что спрос будет и с разведенного писателя и с сиво-бурого жеребца, которого она таки заставит показать дорогу к живой воде.