Он был простой и добрый барин,

         И там, где прах его лежит,

         Надгробный памятник гласит:

         Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,

         Господний раб и бригадир,

         Под камнем сим вкушает мир.

Этот мир, вкушаемый под камнем, был продолжением того же самого мира, которым добрый барин наслаждался при жизни под татарским халатом. Бывают на свете такие люди, в жизни и счастии которых смерть не производит ровно никакой перемены. Отец Татьяны принадлежал к числу таких счастливцев. Но маменька ее стояла на высшей ступени жизни, сравнительно с своим супругом. До замужества она обожала Ричардсона, не потому, чтоб прочла его, а потому, что от своей московской кузины наслышалась о Грандисоне. Помолвленная за Ларина, она втайне вздыхала о другом. Но ее повезли к венцу, не спросившись ее совета. В деревне мужа она сперва терзалась и рвалась, а потом привыкла к своему положению и даже стала им довольна, особенно с тех пор, как постигла тайну самовластно управлять мужем.

         Она езжала по работам,

         Солила на зиму грибы,

         Вела расходы, брила лбы,

         Ходила в баню по субботам,

         Служанок била осердясь —

         Все это мужа не спросясь.

         Бывало, писывала кровью

         Она в альбомы нежных дев,

         Звала Полиною Прасковью

         И говорила нараспев;

         Корсет носила очень узкий,

         И русский Н, как N французский,

         Произносить умела в нос.

         Но скоро все перевелось:

         Корсет, альбом, княжну Полину,

         Стишков чувствительных тетрадь

         Она забыла; стала звать

         Акулькой прежнюю Селину

         И обновила наконец

         На вате шлафор и чепец.

Словом, Ларины жили чудесно, как живут на этом свете целые мильоны людей. Однообразие семейной их жизни нарушалось гостями:

         Под вечер иногда сходилась

         Соседей добрая семья,

         Нецеремонные друзья,

         И потужить и позлословить,

         И посмеяться кой о чем.

         . . . . . . . . . . .