– Доброе утро, доктор Спингарн, – поздоровался антиквар.

– Приветствую, – ответил Вили и представил меня. – Ну что, нашли мне джезву?

– Ищу-ищу, – пропел торговец, вытирая пыль со старых часов.

– Девять лет уже ищете, – усмехнулся Вили. – Эдак я умру раньше, чем найдете.

– Вот уж чего можете не опасаться, доктор Спингарн. Вы нас всех переживете, сэр.

– Медлительнее арабов и вдвое глупее. Как они умудрились построить империю? – бросил дедушка Вили, едва мы вышли из магазинчика.

Дома нас ждали его жена, дочь, женатый внук и правнук.

– Видишь этот стол? – Он похлопал по широченному антикварному дубовому столу, на котором накрывали обед. – Я отдал за него пять фунтов. А эти стулья видишь? Их была целая дюжина, на чердаке еще восемь. Семь фунтов за всё про всё. А эти огромные часы? Угадай почем.

– Фунт, – предположил я.

– А вот и нет! Они достались мне бесплатно. В придачу к стульям, – и рассмеялся, густо намазывая кусок хлеба сливочным маслом.

– Ты говоришь как типичный parvenu juif, – поддела его дочь.

– А мы и есть des parvenus juifs.

Вили настоял, чтобы после обеда мы вдвоем выпили кофе, «Lui et moi seuls», пояснил он остальным.

– Иди-ка сюда, – Вили поманил меня на кухню, куда перешел, чтобы сварить кофе по-турецки. – Видишь? Все, что нужно, – такой вот котелок, желательно медный, но сойдет и алюминиевый. Этот я заказал в Манчестере. У одного грека. Думаешь, антиквар догадается сделать так же? Да ни в жизнь! Вот поэтому я к нему периодически и заглядываю. Чтобы убедиться, что он по-прежнему дурак дураком, а я это прекрасно вижу: значит, что-то еще соображаю. Понял? – Он заговорщически подмигнул мне, глаза его блестели. Я кивнул, но, если честно, ничего не понял. Я вдруг поймал себя на мысли, что в мире его молодости не продержался бы и дня.

– De l’audace, toujours de l’audace, – добавил Вили. – Видишь ли, главное в жизни – не просто понимать, чего хочешь. Но и знать, как именно хотеть. – Эту его фразу я тоже не очень понял, но на всякий случай кивнул. – Но мне везло. Я прожил хорошую жизнь, – продолжал он. – Нам всем с рождения выпадают кое-какие козыри, но и только. Свои я растратил к двадцати годам. Впрочем, жизнь не раз возвращала их мне. Немногие могут похвастаться тем же.

Наконец подоспел кофе, Вили взял две чашечки и принялся разливать, держа джезву пугающе высоко и направляя струю в чашку, как умелые слуги-арабы, чтобы в процессе напиток немного остыл.

– Лучше всех кофе варил твой дедушка, упокой Господи его душу, – признался Вили. – Аспид, чистый аспид с раздвоенным языком, когда терял терпение, кипел, как молоко, готов был порезать тебя на куски, а вот поди ж ты – кофе варил лучше всех в мире. Пойдем.

Другим коридором мы направились в гостиную, битком набитую антиквариатом и увешанную персидскими коврами. На блестящем старом паркете лежал луч послеполуденного солнца, в котором, неловко раскинув лапы, дремала раскормленная кошка.

– Видишь на мне смокинг? – спросил Вили. – Пощупай.

Я протянул руку и потрогал отложной воротник.

– Ему лет сорок, не меньше, – с веселым удивлением пояснил дедушка. – Угадай чей?

– Твоего отца, – предположил я.

– Не пори чепухи, – раздраженно отрезал он. – Отец давным-давно умер.

– Кого-нибудь из братьев?

– Нет, нет, нет.