Мы вернулись в замок в том же порядке, в каком выезжали, разве только Курнан и Калино шли пешком, утратив былую скороспелую веру в калмыцких коней и освободив их, как если бы привезли на них невест. Фрейлины при возвращении были достойны фрейлин при отъезде, то есть ― самих себя.

Когда мы въехали во двор замка, двор был полон народа; там собралось более трех сотен калмыков. Князь задавал им пир в мою честь и велел забить для них лошадь, двух коров и десять баранов. Филейные части конины, рубленные с луком, перцем и солью, надлежало есть сырыми в виде закуски. Князь презентовал нам порцию этого национального блюда, уговаривая его отведать; каждый из нас снял с него пробу величиной с орех и, должен сказать, что оно показалось лучше, чем некоторые блюда, которыми нас угощали большие русские сеньоры. Князь, прежде чем мы сели за стол, лично. позаботился, чтобы у его рядовых гостей было всего вдоволь; и как бы извиняясь передо мной за хлопоты, что отодвинули наш завтрак:

― Это те самые люди, которые кормят меня, ― сказал он. ― То скромное, что я им даю, это немного счастья.

Князя Тюменя можно назвать истинным человеколюбцем; он набирает пажей для себя и фрейлин для жены из сирот. Он очень богат, но его богатство ничуть не похоже на богатство в нашем понимании и не может быть нами оценено. У него примерно десять тысяч крестьян; каждый крестьянин-кочевник платит ему десять франков годового оброка или подати. Кроме того, у него 50 тысяч лошадей, 20 тысяч верблюдов и восемь-десять миллионов баранов, по 600 тысяч из которых он продает на каждой из четырех больших ярмарок: Казанской, Донской, Царицынской и Дербентской.

Князь велел забить для нас молодого верблюда; такое мясо калмыки считают самым лакомым и самым почетным. Филе молодого животного пошло на жаркое к завтраку, поданное, между прочим, в неимоверном избытке. Пока мы ели, три сотни калмыков тоже завтракали и не менее обильно, чем мы. Во время десерта князь пригласил меня к окну со стаканом в руке, чтобы обменяться нашими тостами. Я подошел. Все калмыки встали с деревянной пиалой в одной руке и полуобглоданной лошажьей, говяжьей или бараньей костью в другой. Трижды прокричали «ура» и выпили за мое здоровье. Мой стакан тогда показался князю слишком маленьким, чтобы достойно ответить на такие почести; принесли рог, отделанный серебром, опорожнили в него целую бутылку шампанского; и полагая, что за здоровье калмыков смогу одолеть 13-ю часть того, что Бассомпьер выпил за процветание 13-ти кантонов, я залпом опустошил рог, заслужив единодушные аплодисменты, которые не подвигнули меня, однако, это повторить. Трапеза и вправду представляла собой нечто гомерическое! Я никогда не видел свадебных пиров Гамаша, но не сожалел о них, присутствуя на пиру князя Тюменя.

Завтрак окончен; объявили, что все готово для скачек. Поднялись. Я имел честь предложить руку княгине. Ее ожидал помост, устроенный в степи во время завтрака; я сопроводил ее туда, где она села в окружении дам; мужчины расположились на стульях, поставленных полукругом внизу.

Скачки были на 10 верст (2,5 лье): приз оспаривали 100 коней и 100 всадников, женщины допускались к соревнованию наравне с мужчинами. Бедная Олимп де Гуж, которая хотела, чтобы женщины имели право подниматься на трибуну, раз без осложнений поднимаются на эшафот, была бы довольна, увидев, что в отношениях между обоими полами в Калмыкии царит социальное равенство. Призом скачек были коленкоровый халат и годовалый жеребец.

Вихрем сорвалась с места сотня коней и вскоре исчезла за бугром. Прежде чем они показались вновь, послышался приближающийся галоп; потом появились один, два, шесть и остальные всадники, растянувшиеся на расстояние в четверть лье. Мальчишка 13 лет постоянно шел впереди и прибыл к финишу, на 50 шагов опередив второго соперника. Победителя звали Бука; он получил из рук княгини коленкоровый халат, слишком длинный для него, который волочился как платье со шлейфом, а от князя ― годовалого жеребенка.