— Долго ждали? — спросил он, когда я помогал ему столкнуть лодку на воду.

— Достаточно долго, так что теперь пора в путь!

Мы закрепили две пары весел, оттолкнулись, развернули лодку, постарались войти в ритм и стали молча грести сильными толчками. Я согрелся и с размеренными движениями ко мне вернулось доброе расположение духа, мое зябкое уныние наконец окончательно унялось.

Лодочник с седой бородой был высок и худощав. Я вспомнил его, много лет назад он уже перевозил меня, и не раз, но сейчас меня не узнал.

Через полчаса полностью стемнело, а мы все еще были в пути. Мое левое весло при каждом взмахе скрипело в своей ржавой уключине, носовую часть лодки колыхала слабая волна и временами с глухим шумом билась о днище лодки. Сначала я снял плащ, затем куртку и положил их рядом, и, когда мы достигли другого берега, я уже слегка вспотел.

Теперь огни берега играли на темной воде, вздрагивали, искрясь ломаными линиями, и больше слепили, чем освещали.

Мы пристали к причалу, лодочник набросил лодочную цепь на толстый столб. Из черной арки ворот вышел таможенник с фонарем. Я заплатил лодочнику его невеликую мзду, позволил таможенникам ощупать мой плащ и расправил закатанные рукава под курткой.

Уходя, я вдруг вспомнил, как зовут моего лодочника.

— Доброй ночи, Ганс Лейтвин, — бросил я ему на прощанье, в то время как он, поднеся ладонь ко лбу и что-то бормоча, с удивлением глядел мне вослед.

В золотом льве

В старой части городка, куда я через высокую арку ворот вошел со стороны моря, собственно и началось мое веселое путешествие. В этих краях я некогда жил какое-то время, здесь мне довелось познать нежность и горечь, и теперь я надеялся найти хоть отголосок пережитого мною.

Я шел по ночным улицам, скудно освещенным светом окон, мимо старых фронтонов, крылечек и эркеров. В узком, извилистом Майенгассе меня вдруг заставило остановиться олеандровое дерево, росшее перед старомодным господским домом, живо мне о чем-то напомнив. И тут же скамейка перед другим домом, вывеска на каком-то магазинчике, фонарный столб — все это рождало воспоминания, и я был удивлен, как много из давно забытого мною оказалось вовсе не забытым. Десять лет минуло с тех пор, как я покинул это гнездо, и вдруг во мне всплыли все былые истории того странного времени моей юности.

Потом я шел вдоль замка, он стоял с мрачными башнями, лишь несколько красных квадратных окон отважно и отрешенно бросали свет в дождливую ночь. В ту юную пору редко бывало так, чтобы я, проходя мимо, не вообразил бы себе в верхней светелке башни одиноко плачущую графскую дочь и как я взбираюсь в плаще по веревочной лестнице на головокружительную высоту, к ее окну.

— Мой рыцарь, — молвит она взволнованно и радостно.

— Скорее ваш раб, — отвечу я с поклоном.

Потом я осторожно помогаю ей спуститься по опасно раскачивающейся лестнице — внезапный крик, разрыв веревки — я лежу со сломанной ногой во рву, и надо мной красавица воздела свои тонкие руки.

— О Господи, что делать? Как я могу вам помочь?

— Поторопитесь, милостивая государыня, мой верный слуга ждет вас внизу у ворот.

— А вы?

— Не беда, не беспокойтесь! Жаль только, что я не смогу сопровождать вас дальше.

Как-то я узнал из газет, что в замке случился пожар, но сейчас, во всяком случае ночью, никаких следов пожара не было видно — все оставалось, как прежде. Какое-то время я еще вглядывался в силуэт старинного здания, а затем свернул в соседний переулок. Там, над вывеской роскошной гостиницы, висела все та же причудливая жестяная фигурка льва. Сюда я решил зайти и попроситься на ночлег.

Страшный шум обрушился на меня из широкого портала: музыка, гвалт, снование официантов, хохот застолья; на дворе стояли распряженные повозки, украшенные венками, гирляндами из еловых лап и бумажных цветов.