Алексей смотрит на Старуху, будто только что заметил ее.

— Догадался, — говорит он медленно.

Старуха вытирает с подоконника пыль и запахивает штору. Включает люстру. В комнате становится тепло и празднично.

— Не о том вы догадались, — бурчит она.

— Вас, Вера Петровна, нужно жалеть?

Это Алексей говорит с какой-то тревожной улыбкой, с каким-то неподдельно искренним интересом.

Старуха сердито не отвечает, сует швабру с тряпкой под сервант. Внезапно там что-то ухает, что-то резко хлопает, Старуха дергает швабру на себя, та упирается — наконец она вытаскивает швабру. К тряпке прилепился охотничий капкан. Его острые зубья сжали тряпку. На капкане повязан розовый красивый бантик.

Алексей смотрит во все глаза и начинает смеяться… Это какая-то неестественная разрядка, слишком много смеха, слишком.

Старуха стоит в позе и горестно смотрит на него. Под ее торжествующим взглядом он постепенно смолкает.

— Если б я туда руку засунула? — спрашивает она как-то особенно по-доброму. Протягивает ему свою морщинистую ладонь. — Вот эту.

Но в глазах ее — торжество.

Балетный класс, стены в зеркалах, поручни… Это школа эстетического воспитания. Частная.

В углу — рояль. За роялем Мать, перед ней у поручней человек десять детей, трое мальчиков, остальные девочки, среди них Алина и Паша.

Мать играет какую-то ритмичную мелодию, что-то назойливое в ней все время повторяется, дети под нее делают одно и то же движение.

— Раз-два три, — говорит под музыку Мать. — Раз-два три…

Лица детей. На них — выражение покорности. И сосредоточенности. За них взрослые решили, чем им нужно заниматься.

Алексей в коридоре. Звуки балетного класса долетают сюда, но слабо. В руках связка ключей. Перед ним дверь с тремя замками, — его мастерская, — он открывает ее… Дверь с тремя замками в квартирном коридоре смотрится странно.

Наконец, он открыл, заходит. Захлопывает дверь за собой, — сквозь смолкающий монотонный танцевальный ритм слышится, как щелкают запоры, отгораживая его от остальной квартиры. С последним поворотом ключа — исчезает музыка.

Мы остаемся в коридоре… Тишина. Некий перебор тишины, до такой степени, когда ее начинаешь замечать. На стене большие черно-белые фотографии. Среди них Мать в балетной пачке. Она молода и хороша собой. Но трудно обратить внимание на лицо. Бросается в глаза красота фигуры, ноги, грудь в предельно открытом декольте. Она там загримирована для какой-то роли. В ней — красота фотомодели.

Рука Алексея, лежащая на ровной поверхности зеркала-стола. Это туманное зеркало, оно топит его пальцы в себе. Кисть двигается вперед. И, о чудо! — кажется, будто пальцы осторожно приподнимают зеркальную поверхность, размягчают ее, входят в ее туманный слой… Кажется, на грани видения, что это удается, что происходит сверхъестественное — пальцы погружаются в зеркало.

Старуха прихорашивается перед трюмо Матери. На ней новое черное платье, она примеривает траурную шляпку, с черным бумажным цветком.

Прихорашиваясь, бодро напевает похоронный марш. Отрывает от газеты кусок с некрологом.

Достает из хозяйственной поношенной сумки траурную повязку, примеривает, любуется собой, — потом снимает, заботливо разглаживает ее и снова прячет в сумке.

— Раз-два три, раз-два три… Раз-два три, раз-два три…

Рояль отбивает звуки, дети совершают одни и те же движения: вскидывают ногу, держась рукой за перекладину.

Мать поворачивается к ним корпусом, одной рукой нажимая на клавиши.