Изменить размер шрифта - +
За последнюю неделю она стала смелее ходить.

 

Ее новые слова:

 

агo — огонь

 

тo — что

 

тама — там

 

aпа — лапа

 

иди — да

 

не — нет

 

дядя Атя — Ася

 

нo — нос

 

ухяо — ухо

 

Как собака лает? — Ау!

 

Как кошка мяучит? — Мяу.

 

Слыша собачий лай, сразу говорит: «aу».

 

Несколько дней после отъезда Сережи в больницу, я сидела с ней в его комнате, и она все время подходила к его кровати, открывала одеяло, смотрела кругом и повторяла: «Папа! Куда?» Теперь она на вопрос: «где?» вместо прежнего «куда» отвечает «гама».

 

Сейчас они с Аннеттой пошли к Редлихам — к‹отор›ые сейчас в Москве. Там прислуга Соня украшает елку для своего мальчика Вани. — Аля зовет его Вава. —

 

Какая Аля будет через год? Непременно запишу в Сочельник.

 

Сегодня я кончила стихи «Век юный»…

 

— Когда промчится этот юный,

 

Прелестный век…

 

30-го мы выступаем с Асей на балу в пользу погибающих на водах.

 

Да! Але это будет интересно.

 

Когда я на втором нашем выступлении сказала перед стихами Але — «Посвящается моей дочери» — вся зала ахнула, а кто-то восторженно крикнул: «Браво!»

 

Мне на вид не больше 17-ти лет.

 

Феодосия, 26-го декабря. 1913 г., четверг.

 

‹1917 ГОД›

 

«Все о себе, все о любви». Да, о себе, о любви — и еще — изумительно -о серебряном голосе оленя, о неярких просторах Рязанской губернии, о смуглых главах Херсонесского храма, о красном кленовом листе, заложенном на Песни Песней, о воздухе, «подарке Божьем»… и так без конца… И есть у нее одно 8-стишие о юном Пушкине, которое покрывает все изыскания всех его биографов. Ахматова пишет о себе — о вечном. И Ахматова, не написав ни одной отвлеченно-общественной строчки, глубже всего — через описание пера на шляпе — передаст потомкам свой век… О маленькой книжке Ахматовой можно написать десять томов — и ничего не прибавишь… Какой трудный и соблазнительный подарок поэтам — Анна Ахматова!

 

‹1918 ГОД›

 

О черни.

 

Кого я ненавижу (и вижу), когда говорю: чернь.

 

Солдат? — Нет, сижу и пью с ними чай часами из боязни, что обидятся, если уйду.

 

Рабочих? — Нет, от «позвольте прикурить» на улице, даже от чистосердечного: «товарищ» — чуть ли не слезы на глазах.

 

Крестьян? — Готова с каждой бабой уйти в ее деревню — жить: с ней, с ее ребятишками, с ее коровами (лучше без мужа, мужиков боюсь!) ? главное: слушать, слушать, слушать!

 

Кухарок и горничных? — Но они, даже ненавидя, так хорошо рассказывают о домах, где жили: как барин газету читал: «Русское слово», как барыня черное платье себе сшила, как барышня замуж не знала за кого идти: один дохтур был, другой военный…

 

Ненавижу — поняла — вот кого: толстую руку с обручальным кольцом и (в мирное время) кошелку в ней, шелковую («клеш») юбку на жирном животе, манеру что-то высасывать в зубах, шпильки, презрение к моим серебряным кольцам (золотых-то, видно, нет!) — уничтожение всей меня — все человеческое мясо — мещанство!

 

__________

 

Большевики мне дали хороший русский язык (речь, молвь)… Очередь — вот мой Кастальский ток! Мастеровые, бабки, солдаты… Этим же даром большевикам воздам!

 

1-го июня 1918 г.

Быстрый переход