— Я вам ее обещаю, ведь мы оба содействуем одной цели. Прощайте, я надеюсь еще увидеть вас завтра.

Олоцага простился со своей высокой покровительницей и на следующий день, не заходя в приемную, направился прямо к покоям Наполеона.

Старый камердинер императора, хотя и предупрежденный о предстоящем посещении, был очень угрюм. Олоцага ласково попросил его доложить императору о себе. Этот старый человек, уже десятки лет находившийся при Наполеоне, был лучшим барометром настроения императора, так что по его лицу заключали, на что можно рассчитывать в этот день у Наполеона. Камердинер знал все, и поэтому, видя большое влияние Олоцаги, старался поддерживать с ним дружбу. Но на этот раз его ответы были очень сдержанны.

— Будьте так добры, дон Олоцага, подождать четверть часа в моей комнате, — сказал он, делая вид, что хочет зайти в смежный кабинет императора, — я посмотрю, благоприятный ли момент для посещения.

Старик удалился и уже через несколько минут, отворив высокую дверь, приветливо попросил его зайти в кабинет.

Император, подобно Салюстиану, одетый в черный фрак, сидел за большим рабочим столом, заваленным бумагами, картами и таблицами, — он усердно занимался вопросом о разоружении, который, очевидно, был для него сложен и неприятен. Резкие черты его лица выдавали не только умственное напряжение, но и дурное расположение духа.

Олоцага с низким поклоном вступил на ковер, покрывавший весь кабинет, между тем как слуга тихо затворил за собой дверь.

Император Франции, властелин, на которого вся Европа смотрела с ожиданием, никогда не обнаруживал своих истинных чувств. Он положил левую руку на только что раскрытую страницу и поднял глаза. Складки на его лбу не разгладились — видимо, минута, выбранная Салюстианом, была не самая удачная.

— Вы приносите нам известия из Испании, дон Олоцага, — сказал Наполеон, отвечая только жестом правой руки на поклон вошедшего, — лучше бы мы их не знали.

— Мне было бы очень грустно, ваше величество, если бы дело, ради которого я осмеливаюсь явиться сюда, не являлось столь высоким и благородным.

— Высоким и благородным! — повторил Наполеон с легкой усмешкой. — Расскажите же мне о ваших намерениях.

— Ваше величество, генералы Серано и Прим вступили в Мадрид, весь народ приветствует их!

— Так, — коротко ответил Наполеон, давно уже получивший подробные сведения об этом событии.

— Эти испанские маршалы некогда имели честь не только быть опорой трона, но и заслужить ваше одобрение.

— Мы помним… чего же хотят теперь?

— Всего, только не возвращения королевы, ее советников и иезуитов!

— Значит, испанцы собираются жить в состоянии анархии.

— Форма правления еще не решена, теперь же на людях, стоящих во главе движения, лежит обязанность осветить мрак, царствовавший до сих пор над Испанией. Эти люди, повторяю я, служили опорой трона, пока королева, побуждаемая гнусными советниками, не оттолкнула их от себя.

— Эти господа честолюбивы! Они могли выбрать другие средства и пути.

— Ваше величество, они пробовали, но все было тщетно!

— Мы не согласны с этим, дон Олоцага, и крайне недовольны, что дело решилось с помощью оружия. Королева имеет право на трон, который не может быть низвержен так скоро.

— Итак, ваше величество решились оказать помощь бежавшей королеве?

— А если бы мы это сделали?

— Нельзя представить всего вреда, который повлечет за собой такое действие.

— Вы говорите откровенно и, кажется, заранее подготовили ответ.

— Можно отвечать, не задумываясь, что Испания соберет последние силы, чтобы встретить вооруженное вмешательство!

Глаза Наполеона вдруг загорелись, он пристально посмотрел на человека, осмелившегося, очевидно, от имени бунтовщиков, так прямо излагать положение вещей.