— Издевались над ним?

— Ну да, смеялись. Когда они выводили лошадей из конюшни по утрам, они плели корону из грязной соломы и нахлобучивали ему на голову. Когда они будили его, орали: «Вставайте, сэр король!» Или делали вид, что от его сына прибыл гонец, чтобы освободить его. Нет, ничего такого, чтобы могло повредить ему, мадам! Они не делали ничего сверх приказаний милорда Мортимера!

— Каковы были приказания милорда Мортимера? — спросила Изабелла. Она проклинала себя, потому что, особенно в последнее время, старалась ничего не замечать, чтобы ей не было слишком больно и противно.

Друсцилла Данхевед прикинулась удивленной:

— Я не могу знать, мадам. Вы одна все ведаете, — ответила она, с убежденностью, что королева и Мортимер заодно и дела у них общие. — Я знаю, что люди Гурни получали приказание ночью переводить его из одного замка в другой. Ночи здесь очень холодные, и им запретили давать ему свои плащи, чтобы прикрыть его изношенные штаны и тонкую рубашку.

— Но я послала ему теплый плащ! И прекрасный камзол, изготовленный из узорчатого утрехтского бархата, подбитый мехом.

— Такого рыжевато-коричневого цвета с крупными алыми цветами, вышитыми на нем? — спросила Друсцилла, увидев, как волнуется королева.

— Так что мой… сэр Эдуард Плантагенет получил его или нет?

— Не могу вам сказать. Но однажды я видела капитана стражи, он прохаживался в нем, как павлин. Это было в воскресенье, когда милорд Беркли уехал… Капитан так по-дурацки выглядел в этом наряде.

Изабелла встала, ноги у нее были словно ватные, она подошла к очагу и атласной туфелькой пнула угли.

— Что еще вы знаете? Что еще ваши сыновья рассказывали вам? — требовательно спросила она.

— Под конец мне примнилось, будто не хотят они говорить. Зато я хорошо помню, как человек по имени Вильям Бошоп говорил, что Куртни приказал сбрить бороду узнику. Мол, так повелела королева. Простите меня, Ваше Высочество, потому что люди говорили: «Господи, помилуй его!», когда они узнавали короля. Проклятые брадобреи устроили из бритья чисто представление. Они принесли грязную воду из лужи в старом разбитом шлеме и заставили его сесть на муравьиную кучу!

Изабелла отошла от нее.

— Они это сделали с ним? По моему приказанию?

— Он был так унижен и так замерз, что рыдал, как дитя! «Мои слезы хотя бы согреют воду!» — сказал он им. Он пробовал шутить, горемычный. После того случая мои парни Стив и Том стали его жалеть.

— Святая Мария-заступница, ему так нужна была наша жалость! — пробормотала Изабелла, опускаясь в кресло.

— Они порою приходили домой по вечерам и говорили, что сердце у них разрывается, когда он один сидит и часами что-то напевает. Похоже, французские любовные песенки. И кажется, даже мистер Глаунвилль передавал ему ломоть хлеба и кусок мяса в темницу.

— В темницу? — переспросила Изабелла, решив, что плохо расслышала.

— Они держали его там после отъезда милорда Беркли.

— Только подумать, что я стояла там за дверью и разговаривала с Томасом Беркли. Я даже себе представить не могла…

— Милорд Беркли никогда бы не разрешил этого. И когда мы услышали, что милорду становится лучше и что он может вскорости вернуться домой, Гурни послал гонца в Лондон. Все говорили, что дни бедняжки короля сочтены. Мои сыновья сильно его жалели. Они даже решили рискнуть жизнью и помочь ему сбежать. Как-то вечером, когда уже стемнело, они подали ему сигнал на выход и положили на плечи вязанку хвороста, чтобы он стал похожим на слугу, который идет домой с дровами. Они говорили, что король Эдуард убил охранника у своих дверей голыми руками, как будто придушил кролика.