— Да, на младшей сестре Гилберта де Клера. Я сама узнала только недавно. Он никогда не приводит ко двору это бедное дитя.

— Может быть, поэтому ей не так тяжело.

— Из-за того, что ее не унижают публично, как меня, хотите вы сказать?

Он поставил на стол пустой кубок и взял ее за руки.

— Не надо говорить с такой горечью, любовь моя! Вы должны твердить себе, что многие из нас пожертвовали бы своей жизнью, как готов это сделать и я, чтобы испытать те радости, к которым король относится с таким пренебрежением.

Она понимала, что он в последний раз просит об этих радостях, и отняла руки. Она бросила взгляд на огромную кровать, не задернутую пологом, и засмеялась.

— Почему вы смеетесь, мадам? — спросил Роберт с оскорбленным видом.

— Да нет, ничего такого. Просто вспомнила одну глупость, которую я на днях сказала Королеве Мая про пустую кровать. И ее возмущенный взгляд, который она на меня бросила. — Она повернулась к нему и серьезно добавила, как будто говорила о чем-то чрезвычайно для нее важном: — Я очень люблю ее, Роберт.

— Благодарю Господа, что вы не одиноки здесь.

— И, возможно, даже отчасти благодаря вам, у меня все-таки наладятся отношения с супругом.

Очевидно, эта мысль вернула ее в прошлое, к былым чувствам. Она вспомнила, как подбежала к окну и впервые увидела его во дворе Булонского замка. Он был такой красивый и веселый, что его тогдашний образ навсегда запечатлелся в ее сердце. Да, она любила Эдуарда Плантагенета, своего супруга. И ее большая любовь, любовь на всю жизнь, о которой она так мечтала, предназначенная королю, слишком благородная субстанция, чтобы разрушить ее мимолетной интрижкой с настойчивым шталмейстером. Ей на помощь пришла ее гордость — гордость, сдерживающая чувства. Хотя больше всего на свете ей хотелось теплоты и ласки Роберта ле Мессаджера, она отослала его прочь.

ГЛАВА 7

— Они заставили меня сделать это, Пьер. Подумать только, меня, их короля, заставили приложить печать к ужасному приговору тебе. Приговор об изгнании под угрозой смерти и отлучения от церкви, если ты когда-либо осмелишься вернуться в страну!

— Ну, а что еще ты мог сделать, мой милый Нед, видя, что твои надменные бароны все предусмотрели и явились в Вестминстер в полном вооружении? И я также сильно сомневаюсь, что хоть кто-то из моих лицемерных друзей пошевелил бы пальцем, чтобы вступиться за меня, особенно после того, как славный малыш Роберт ле Мессаджер прислал со своей черной всадницей то послание.

— По крайней мере этот лезущий не в свои дела идиот пойман и посажен в Тауэр до конца дней своих, — заметил Эдуард.

Гавестон с любовью посмотрел на своего обеспокоенного друга.

— Тебе не в чем упрекать себя, ты ни в чем не виноват передо мной. Решения их самодовольного Парламента для тебя тоже не так уж безвредны. Самым хитрым их ходом было то, что когда их стали упрекать в ослушании, они заявили, что свои клятвы верности они приносили короне, а не человеку, который эту корону носит. Безусловно, идея принадлежит шуту Ланкастеру.

— А ведь он мой двоюродный брат. Как будто можно превращать в фарс действия и полномочия Помазанника!

Вместе с королевой и несколькими близкими друзьями эти двое сразу же вернулись в Виндзор, чтобы прийти в себя после поражения и украсть у безжалостного времени хоть две недели до неизбежного отъезда Гавестона. Хотя они находились в покоях Изабеллы, они совершенно откровенно обсуждали свои личные проблемы, развалившись в креслах у камина.

— Я отдам тебе замок Кэрисбрук, Пьер, — предложил Эдуард, отчаянно пытаясь хоть как-то исправить зло, причиненное его другу.

— А где это?

— На острове Уайт.