Трибуны определенно забеспокоились. Наверняка они что-то слышали из того, что нашептывал Барсук, а может, слышали каждое слово. Это не важно. Когда они снова встали и взялись за руки, было уже поздно.

Натали к этому моменту разделась почти догола, до трусов. Верх она не носила, как я успел выяснить прошедшей ночью. Никого не стеснялась, не то было время, чтобы стесняться. Притянула меня к себе и прошептала:

– У нас своя «капелла». А ты – солист.

Десятки детских рук облепили ее тело, места свободного не осталось. Она соединила каждого с каждым, всех со всеми. Поначалу это был продвинутый вариант конференц-связи, но соединения становились нервами и прорастали друг в друга, формируя узлы и ядра, стремительно превращаясь в единую нервную сеть общего пользования типа «кольцо». Сеть развернулась в систему – в нервную систему мощного боевого организма…

– Наша «капелла» круче! – прокричал Барсук, уже не скрываясь.

И правда, круче ощущений я не испытывал. Что там ночь с возлюбленной, разве можно сравнить? (Шучу, Натка, я же шучу, прекрати кусаться!!!) Аномалы, слившиеся в одно целое, – это близко к богу, не врали, гады.

– Питера мы вам не отдадим, – сказала Горгона. Нечеловеческий голос ее, усиленный акустической группой, разнесся по всему пансионату.

Я быстро привел нашу структуру к оптимальному виду, обеспечив максимальную производительность. Детей я воспринимал как модули, каждый со своей функцией. Горгона была вычислительной средой, я – процессором. Аналогия, конечно, условная, но хоть такая, иначе спятить можно с непривычки.

Память была общей. Кто-то выплескивал все, что было за душой, кто-то, наоборот, не хотел открываться полностью, но если уж информация попадала во внутреннюю сеть, то становилась доступна всем.

Эти процессы, которые так долго описывать, длились миллисекунды. С периферии поступил сигнал: подключился новый элемент. Смотрю, кто это… Ба! Эйнштейн!

Мистер Эли Эбенштейн – собственной персоной. Держится за ухо Натали. Бедная девочка, каково же ей всех нас терпеть…

Так вы аномал, босс?

А то! – послал он мне. Без вариантов, «дитя сталкера». Есть предположение, что он, Эйнштейн, не кто иной, как первый аномал города Хармонта, самый-самый первый. Не случайно «игровая площадка» при Институте на него не реагирует – точно так же, как не реагирует на Питера Пэна. Симбиоз с Зоной позволял ему бывать в самых опасных местах, и ничего, до сих пор коптит небо. Без этого симбиоза, кстати, хрен бы он обнаружил подходы к первой из «Душевых». Что касается его способностей как аномала, то они неявные. Выделяет аттрактанты и другие психоактивные вещества. Умеет вызывать к себе безоговорочное доверие, в том числе со стороны людей, которые впервые его видят. Может успокоить, может стимулировать мозговую активность. В драке сделает противника физически слабее, а если надо, наоборот, мобилизует силы у своего соратника, дерущегося бок о бок…

Детки впитывают инфу про Эйнштейна и виртуально хихикают. Секреты взрослых – всегда интересно, даже когда вот-вот вспыхнет битва.

Все это интересно и неожиданно, сказал я Эйнштейну, но после того, как вы сделали меня «отмычкой», трудно относиться к вам по-прежнему. Разве я что-то сделал, тонко улыбнулся он. Изобразил намерение – да. Но слова, бывает, диаметрально расходятся с делами. А дела таковы, что мы сумели собраться и сплотиться в мощную «капеллу», находясь под полным контролем врага в практически безвыходной ситуации. И лозунг наш теперь – «Не отдадим Питера Пэна!». Это заслуга Барсука, возмутился я. И тогда подал голос Барсук, рассказав, как дядя Эли его подробно инструктировал насчет создания собственной «капеллы», еще когда они шли вдоль реки.