Мама, присев на носилках, опирается руками о края кузова, вроде как помогает санитарам, но кажется, будто она сопротивляется, будто ее заталкивают силой. И вдруг я понимаю, что не кажется – именно заталкивают. Кричать она не может, врач как бы случайно закрыл ей рот рукавом. Носилки стремительно вброшены внутрь машины, троица тоже скрывается внутри, дверца опущена. Лже-«скорая» трогается с места.

Орать, указывая пальцем? Не успею. Пока вокруг сообразят, пока поверят…

Бегу за отъезжающей машиной по прямой – через бордюр, по газону, перепрыгиваю через лежащего Крюка – и останавливаюсь. Отчетливо вижу все внутренности электровэна, все его электромеханические потроха. Постоянный ток от батареи превращается инвертором в переменный, крутится двигатель, передавая вращение колесам. Это настолько просто, что обидно до слез – почему оно работает? Хочется пальцем ткнуть в электрические сплетения, чтобы железное чудовище сдохло. Хочется делать, а не смотреть… Самое уязвимое место – электронная система управления, на нее все завязано. Пальцем в нее… Еще раз! Поточнее – вот в этот транзистор! Нет, не пробить железо, гнется мой палец, как резиновый. Это больно… Кричу, падаю на колени.

Сдаться? Сдаться – не про Пановых.

Вижу, как текут по машине токи: сверкающие реки, ручьи, ручейки. Совсем тоненькие ниточки – в микросхемах. Неужели не повернуть их вспять, хоть какую-нибудь? Или просто порвать… Чтобы повернуть или порвать, нужно упереться получше. И рычаг. Точка опоры плюс рычаг, все по Архимеду. Рычаг – это моя ненависть, это мой лом, точка опоры – я сам. Зацепившись за электронную схему управления, толкаю ее своей ненавистью, тяну к себе, снова толкаю, раскачивая реальность. Мир скрипит и бьется в судорогах, но остается неподвижен, и тогда я разбавляю ненависть отчаянием – всем тем отчаянием, которое скопилось во мне за нынешний кошмарный день. Лом в моих руках наполняется убийственной тяжестью – держать, держать… Что-то трещит и лопается.

С тяжким стоном мир проворачивается.

Схема управления, прощально пукнув, обугливается. Сигналов больше нет, в том числе на тягу. Чудище остановлено, но еще живо! Тогда – чтоб наверняка – я втыкаю невидимый лом в инвертор. Достаточно пробить транзистор и пару сопротивлений, после чего аккумуляторную батарею замыкает. Искры и дым. Искры не такие красивые, как на «игровой площадке», зато смысл их понятен.

«Скорая» горит.

А я падаю – рядом с Крюком.

Сил нет, но я поворачиваюсь на бок, чтобы увидеть, как к «скорой» подлетает электрокар с мустангом на капоте. Именно подлетает, буквально: машина оборудована поддерживающим полем, как армейские «галоши». Маму стремительно вытаскивают из вэна и впихивают в «мустанг». А я даже заплакать не могу – нет сил.

Свинцовая слабость пластает мое тело по земле, тошнота распространяется, как пожар. Голова стянута веревочными петлями, которые кто-то беспощадно закручивает.

Электрокар срывается с места, исчезает.

Эта их скачущая лошадка… Знаменитая эмблема. «Электрический конь», который унес маму Марину. Ты все знала, милая Бабочка, но почему ж ты вместо нормального предостережения выдала нам какую-то ахинею?

Ненавидеть мутантов тоже нет сил.

Я подыхаю. Как глупо…

Надо мною возникает Эйнштейн – нависает, загораживая небо.