Опустила глаза и, взяв платье, быстро натянула его поверх рубахи. Протянула руку за башмаками, снова встретила осуждающий взгляд матери. И тут словно что-то горячее взорвалось, вскипело в груди. И Айрис неожиданно для себя самой разозлилась. А разозлившись, внезапно почувствовала себя совершенно свободной.

— Почему ты так на меня смотришь? — Она схлестнулась с матерью взглядами. — Сама-то ты хорошо по ночам спишь? После того, как отдала меня палачу?

— Дура, — сипло ответила Лависия, — как была дурой, так и осталась. Не поумнела. Я сделала для тебя все, что могла, чтоб ты жила с достойным мужчиной, с благородным…

— Твое определение «благородный» не делает его достойным. Ты продала меня палачу, мамочка. Надеюсь, эта мысль не даст тебе покоя…

Последние слова Айрис почти выплюнула. Быстро сунула ноги в башмаки и, уже стоя в дверях, обронила:

— Я сперва навещу патера Сколта и пожалуюсь ему на то, что барон измывается над собственной женой, матерью наследника. Над женщиной, которую клялся любить и оберегать.

— Не позорься, — догнало ее сиплое.

— Да мне плевать. Я уже не опозорюсь. Разве что вы опозоритесь, а?

Она вышла и побрела по переулку, не оглядываясь. И все равно осталось непонимание. Как же так? Почему ее мать совершенно искренне считает благом отдать дочь мерзавцу? Может, в самом деле что-нибудь не так с самой Айрис?

* * *

Патер Сколт, волею святого храма назначенный духовником семьи Ревельшон, проживал в скромном доме неподалеку от базарной площади, которая примыкала к возвышению, где в незапамятные времена был отстроен замок Ревель, и получалось так, что дом патера словно прятался в тени баронского замка. Впрочем, сам патер Сколт тоже пребывал в тени хозяина этих земель: маленький и сухонький, с большими залысинами и печальными голубыми глазами, он всегда держался незаметно, показываясь из-за широкой спины Рато исключительно в тех случаях, когда было уж совсем необходимо. Например, если во время суда, вершимого бароном, требовалось процитировать Писание или напомнить о размерах штрафа за выбитый глаз.

Уже подходя к дому Сколта, Айрис усомнилась в правильности своих действий. В самом деле, захочет ли патер, который лысой своей макушкой едва доставал барону до плеча, заступаться за его жену? И тут же отбросила эту неприятную мысль. Патер Сколт был маленьким человеком, но при этом имел большое сердце. Наверняка они вдвоем придумают что-нибудь.

Разговор с матерью окончательно сбил Айрис с толку. Теперь она перестала соображать, что правильно, а что нет. Лицо матери, поблекшее с годами, словно выцветшее, так и стояло перед глазами. Может быть, она была очень несчастлива с отцом? Но при чем тут Айрис? Мать сказала, что мечтала о лучшей доле для своей дочери. Но почему тогда эту лучшую долю она видела себе именно так. Мысли прыгали как блохи, сплетались в клубок, а во рту отдавало горечью, и на горло словно ошейник нацепили — тугой кожаный ошейник, какой обычно надевают на злющих псов. Айрис давила рвущиеся на волю рыдания, а слезы все равно своевольно катились по щекам.

Ну и пусть. В конце концов, она за помощью идет.

На подгибающихся ногах она поднялась на высокое крыльцо и несколько раз стукнула в дверь висящим рядом бронзовым молотком.

«Ну пожалуйста, пожалуйста, пусть он будет дома! Он ведь так нужен…»

И Двуединый услышал. Сквозь гул просыпающегося города Айрис расслышала шаркающие шаги, скрипнула щеколда. В доме патера было сумрачно, он стоял на пороге, расправляя темный балахон, и Айрис поняла, что только что патер спешно облачался в него, потому что едва успел подняться с кровати.

Сколт совершенно невозмутимо оглядел Айрис, как будто баронессы только и делают, что приходят к нему домой.