Айрис приволокли в подземелье храма, содрали одежду, уделив самое пристальное внимание злополучной рубашке, и так и оставили, совершенно голой, связав за локти у каменного столба.

Ну и что, что без одежды. Всем наплевать.

Они все равно смотрят на нее как на труп, разлагающийся и смердящий. Никто даже голыми руками не касался, только в толстых войлочных рукавицах.

Айрис не знала, сколько часов она простояла вот так, у столба. Рук своих она уже не чувствовала, ног тоже. Тело напиталось холодом.

Похоже, вот и все. А потом ее муж, счастливый вдовец Рато Ревельшон, женится еще раз. Остается только молиться, чтобы Маараш, добрая женщина, не бросила маленького, вырастила его.

Но кому молиться-то? Двуединый — это не более чем красивая сказка для дураков.

И Айрис услышала сухой надтреснутый смех. Оказывается, смеялась сама она.

В самом деле, было над чем. Над разбитыми девичьими мечтами, над проданной жизнью, над истекающим кровью сердцем матери.

«Маараш добрая, — думала Айрис, — она не бросит Мику. Не бросит… Не посмеет бросить сироту. А я? Что будет со мной?».

И сама себе ответила: «А ты умрешь. Тебя зашьют в мешок и бросят в озеро. А вода в озере такая холодная, что ты даже не успеешь захлебнуться. Холод сделает свое дело, и твоя смерть будет быстрой и легкой. Ты просто окунешься в ничто и больше оттуда не выплывешь».

А потом в подвал пришли двое. В первом, роскошно одетом старике, Айрис узнала настоятеля храма. Худого как щепка. Сморщенного, как трухлявый сгнивший пень. Вторым был ее муж, крупный мужчина с черными волосами и лицом, опухшим от чрезмерных возлияний.

Надежда слабо трепыхнулась в душе, Айрис невольно подалась к ним. Все ж таки муж, хоть и не было меж ними понимания. Отец Микаэла.

Но Рато бросил на нее такой взгляд, что Айрис невольно съежилась. Все было в этом взгляде — презрение, раздражение, злость, желание поскорее разделаться с этим недоразумением под названием жена… все, кроме участия. О любви вообще речи не шло.

Настоятель рассматривал ее так, как мог бы разглядывать бабочку, пришпиленную булавкой к доске. Взгляд его задержался на обнаженной груди, липкий, неприятный, у Айрис кожа покрылась мурашками. Затем настоятель равнодушно повернулся к Рато.

— Ну вот видите. Она принесла на себе скверну, что мы тут можем сделать?

— Господин настоятель, делайте, что сочтете нужным. — Голос Рато не дрогнул.

А вот Айрис затрясло. Колени подогнулись, она повисла на вывернутых назад руках.

— Рато! Рато! — Тихий хрип вместо крика. — Я же… твоя… как ты можешь?

Ее услышали. Настоятель поджал губы и положил искореженные болезнью пальцы на плечо барона, как будто хотел предостеречь от необдуманного поступка. Но Рато совершенно спокойно сказал:

— В тебе скверна, Айрис. Ты сама виновата. Не надо было убегать в лес.

И, уже обращаясь к настоятелю, продолжил:

— Заканчивайте с этим быстрее. Мне все это неприятно. Ну надо же, баронесса избрана Проклятием, позор-то какой.

Старик молча кивнул и, подхватив Рато под локоть, потянул к выходу. Торопливо, как будто барон мог передумать и вступиться за жену.

И тут Айрис с чрезвычайной ясностью поняла, что теперь уже точно все. От нее отказались все — мать, муж. Ее ждала быстрая смерть в ледяных водах озера. А в этом мире у нее оставался ребенок, годовалый карапуз. Теплый, светлый, не успевший набраться той мерзости, что творится вокруг.

— Рато, — позвала она.

Не ожидала, что он обернется. Но барон все ж таки остановился, выжидающе изогнул смоляную бровь. Его считали красавцем — ну как же, черноволосый, роскошный мужчина. И глаза выразительные, синие.