И после этого я смогла лишь уткнуться лбом в Винса и разреветься в полную силу.

Глава 6

В тот день я больше так и не вышла из комнаты. Попросила Винса сказать родителям, что я плохо себя чувствую, и спряталась от всего мира в спальне. Ужин мне подали в комнату, но я к нему даже не прикоснулась, только выпила чай. Кусок не лез в горло.

Я не плакала. То есть, порыдав в объятиях Винса, совершенно не стесняясь присутствия постороннего верховного жреца, который тут же поторопился уйти, больше не рыдала. Лишь сидела или лежала, глядя в никуда и чувствуя, как меня постепенно раздавливает огромным тяжелым камнем. В груди что-то болело и не давало глубоко вдохнуть, но слез больше не было.

Перед сном ко мне зашла мама, чтобы узнать, как я себя чувствую и не нужно ли мне вызвать доктора. От доктора я отказалась, но воспользовалась случаем и немного полежала в ее объятиях. В детстве это всегда помогало, но сейчас предсказуемо не сработало. Мне лишь ненадолго стало легче, но потом мама начала спрашивать, что случилось, догадавшись, что болит у меня не тело, а душа. Я не смогла ей ничего рассказать. Почему-то казалось, что если произнесу все подслушанное в Нергардском замке вслух, это станет реальным.

Хотя и так все было реальней некуда. Часть меня все равно не желала верить, напоминая, что имя Некроса не было произнесено, но другая часть понимала, что только тогда все сходится. Некрос мертв, кто-то из стражей – Раж или тот самый Гатред, с которым я не успела познакомиться, – пробрался в наш мир и похищает кристалины. Я едва не ушла за черту вслед за Некросом, но он не позволил мне, вернул домой.

Умом я понимала, что так правильно. Что у меня есть семья и долг, ради которых я и вернулась в свой мир, оставив Некроса одного. Все осталось по-прежнему, но в то же время кое-что очень изменилось. Я поняла, что все эти месяцы жила лишь надеждой на то, что рано или поздно мы снова будем вместе. Теперь этой надежды не стало, и внутри образовалась пустота. Она была страшнее, чем не помнить себя.

На следующий день желание выйти из комнаты не появилось. Я, конечно, встала, привела себя в порядок и оделась, но завтрак попросила подать в комнату. И даже заставила себя немного поесть, понимая, что в противном случае мне не избежать допроса папой.

Однако возвращаться к библиотечным изысканиям меня не тянуло. Я не видела в этом смысла (сейчас я ни в чем не видела смысла). Предпочла сидеть на кушетке в своей личной гостиной и смотреть в окно на просыпающуюся от зимнего сна природу. Сегодня, словно в насмешку, тучи растянуло и на небе показалось столь редкое в Северных землях солнце. Оно пока грело слабо, но снег под его лучами уже почти весь растаял.

Я очень надеялась, что родители дадут мне хотя бы пару дней побыть наедине с собой, прежде чем начнут активно вытаскивать из ямы отчаяния, поэтому удивилась и даже немного разозлилась, услышав, как за моей спиной открылась дверь.

Впрочем, дверь тут же закрылась, а меня никто так и не окликнул. Я уж подумала, что кто-то из слуг заглянул в мою гостиную по ошибке, но несколько секунд спустя услышала рядом с кушеткой сосредоточенное сопение. Так сопеть умел только один обитатель замка Фолкнор – моя шестилетняя сестра Полина.

Я обернулась через плечо, собираясь взглядом дать ей понять, что сейчас чаепитие с куклами совершенно не входит в мои планы. Почему-то она всегда приходила за этим ко мне, а не к средней нашей сестре – Ксане. Наверное, потому что с тех пор, как той исполнилось тринадцать, она возомнила себя слишком взрослой для любых игр. И вообще ее характер серьезно испортился, как мне казалось. Правда, мама утверждает, что в тринадцать лет я была такой же (с чем я категорически не согласна!).

Однако Полина стояла передо мной не с одной из своих кукол, а сосредоточенно держа в руках большую кружку с каким-то горячим напитком (настоящим, а не «понарошку») и заметно боясь ее выронить или расплескать содержимое.