Буду жива — найду ответ! Я не из тех, кто верит в сказки и восхищается легендами. Я сама могу наколдовать так, что самый фантастический фильм покажется скучной байкой. Природа отдыхает на детях, не спорю. Природа долго отдыхала на моих пра-пра-пра-пра-бабушках, на Евах. Мамочка, прости, не обижайся! Только бы мне проскочить через горнило, не соваться в туннель будущего!

Такие мысли посещали меня в минуты оцепенения, наводившие страх на Избранника. Он боялся предстоящих родов не меньше, а, точнее, больше меня. Чудный мой! Он ничего не мог поделать, и поэтому его терзания нисколько не уступали моим и были совершенно паническими. Со свойственной ему потребностью — что-то делать, когда не знаешь, что делать, — к девятому месяцу беременности он свез в наш замок со всей округи полчища лекарей, повитух, знахарок и колдунов. На пятьдесят миль вокруг не осталось «врачебной» помощи. Даже у Карла Смелого муж позаимствовал шарлатана, лекаря и астролога в одном лице, который пытался возглавить «консилиум» и был посрамлен повитухами, умевшими принимать тяжелые роды, когда ребенок идет-рождается не головкой, а ягодичками. Пара-тройка вопросов на «профессиональную пригодность», и астролог быстро скис. Правда, вознаграждение все равно потребовал, по принципу — деньги вперед.

Никто не мог помочь мне! Страдания вновь были ужасны. Боль не отпускала вторые сутки, от крика я сорвала голос и во время схваток только хрипло сипела. Обезумевший от горя и беспомощности муж наконец доверился бабке, которая показалась ему наиболее опытной (именно она засыпала вопросами астролога). Мне дали какую-то дурманящую траву, и я снова увидела темный коридор.

Сколько раз внушала себе — не ходи туда! Не суй нос куда не положено! Но как только показался туннель, я шмыгнула в него на рекордной скорости. Так наркоман, полагающий, что излечился от пагубного пристрастия, видит протянутую ему дозу и теряет обретенную с невероятным трудом волю, которую легко смывает животная страсть, хватается за яд…

Я пошла по коридору своего будущего…

Сквозь пелену туманного сознания разглядела и размытые фигуры настоящего. Всклокоченный, истерзанный страхом Избранник…. Подлец! Так-то ты через несколько лет отомстишь мне за любовь и верность!

Повитуха накалила на огне большой глиняный горшок, затем обхватила его полотенцем и, причитая заговоры, стала приближаться, чтобы поставить горшок мне на живот.

Я закричала:

— Нет!

И прекратила себя.

III

Моя мама жила в Древней Греции за четыре сотни лет до новой эры. Она увлекалась скульптурой, театром и разведением цветов. Мой младший брат Тарений и отец были горячими приверженцами Платона и посещали его Академию. Мама философа не любила и величала только по имени — Аристоклом. Платон — это прозвище, от «платюс» — широкоплечий. В свое время я тоже попала под его влияние, поэтому и отправилась в эпоху, предсказанную Платоном. А там занесла меня нелегкая на футбольный матч.

Мама как всегда обрадовалась мне, но словно не замечала, что дочь осунулась, подурнела, не замечала моей грусти и отчаяния. У мамы почему-то отсутствовало извечное материнское любопытство и тревога о личной жизни доченьки — ни одного вопроса, ни попытки навести меня на рассказ о пережитом.

А ведь мою маму не назовешь человеком, для которого центр мироздания сосредоточен в нем самом и который любой разговор переводит на свою личность. Напротив, ее всегда интересовали перипетии жизненных судеб, она часами внимала чужим исповедям и хорошо понимала, ждут от нее совета или только заинтересованного внимания. А уж что касается нас с братом, то мама хотела пропустить через себя каждый наш вздох и каждый удар сердца. Мама любила нас глубоко и страстно, материнство считала фантастическим подарком судьбы.