Встречу и останусь под ее крылышком навсегда. Папины планы были грандиозны, он считал, что его дочь заслуживает не меньшего, чем стать женой царя.

— У македонского царя Филиппа Второго подрастает сын Александр. Как жаль, что парнишке только двенадцать! — сокрушался папа.

— Саша Македонский, — ухмылялась я, — много достигнет, но плохо кончит.

Произнесенное на русский манер «Саша» удивило папу.

— Саса? — переспросил он. — Не знал, что так прозвали парнишку.

— Не обращай внимания, я просто оговорилась.

— Вот еще у критского царя, говорят, жена смертельно больна… — грезил папа.

Окажись Избранник древнегреческого образца царем, было бы неплохо. Но с таким же успехом он мог быть рабом, или метиком — чем-то средним между рабом и гражданином, — или живущим на «диету», то есть на пособие из казны, бедняком. Еще десять прослоек вверх по иерархической лестнице отметались безоговорочно. Как ни поклонялись в нашей семье высокому чувству любви, даже заикнуться было немыслимо о браке с неравным по положению. И что я буду делать, если Избранник прикован цепями на галере, пасет скот или сочиняет торжественные стихи для знати? Поэтому я боялась с ним встретиться.

В бессонные ночи, скрючившись на постели, изгрызаемая тоской по любимому, я много раз была на грани того, чтобы пронестись через века и страны, оказаться рядом с ним в Москве или во Франции. Но я могла вернуть себя только в ту точку, из которой удрала, — в дикие предродовые корчи. И не боли я страшилась! В конце концов, их не миновать любой матери. И то, что могут перенести миллионы женщин, осилю и я.

Терзания мои укладывались в простой вопрос: ЗА ЧТО? Или подробнее: где, когда, в чем я провинилась, чтобы страдать от боли, «подаренной» мне любимым? Боли не только физической, но душевной. Видела! Видела в будущем, что он доставит мне «приятные» минутки своей изменой (ох, катастрофа!), своей раздражительностью в ответ на мои болезни, своим нежеланием вникать в мучащие меня проблемы… Да, много всего «радостного» обещала мне семейная жизнь. И дочь туда же! Я на нее положу жизнь, а она расценит это как само собой разумеющееся, вроде света солнца днем и луны ночью.

Если бы я нашла ответ на вопрос «ЗА ЧТО?» — я бы ни минуты не оставалась вдали от любимого!

Избранник образца Эллады не был ни рабом, ни ремесленником, ни землепашцем. Уже спасибо.

Избранника я увидела на Пифийских играх. Их учредили в честь Аполлона Пифийского в Дельфах. Игры проводились каждые четыре года, в третий год после Олимпиады. Кроме спортивных состязаний, соревновались авлеты (игроки на флейте), певцы под кифару, поэты к играм писали комедии и трагедии. Это был праздник тела и духа. Обидно, что через века все это выродилось в торжество химически накачанных мышц и в соревнование секундомеров. Хоть убейте, мне не понять удовольствие от состязания фехтовальщиков, чье (возможно, прекрасное) тело спрятано в кокон нелепого костюма, или бобслеистов, за три секунды в железном болиде пронесшихся с ледяной горы.

Мой Избранник участвовал в состязании дискоболов. Он был красив до остановки дыхания! В Москве его фигура пострадала из-за сидячей работы, появилась сутулость. В Бургундии он слишком много времени проводил в седле, что вызвало легкую кривоногость и косолапость. А сейчас я видела юношу, которому мог позавидовать Адонис или сам Аполлон. Настоящий эллин!

«У-у-у!» — восхищенно, единым звуком оценил стадион красоту Избранника. «А-а-а! О-о-о!» — пронесся дружный возглас, когда Избранник принял позу метателя — чуть присел, развернулся, отвел свободную руку…

В «спокойном» состоянии его тело было бархатно гладким, только предчувствовались игры мышц, таящихся под кожей.