Ирина Верехтина. Избяной
1. Ехало болело
– Ехало болело, – изрекла Лидия Фёдоровна непонятное. – Ты б не матюкался при ребёнке, Гриша. Сколько раз повторять? – не выдержала Гринькина жена. Гринька сердито засопел. – Папка, говорил же тебе, надо было джип брать, а не эту игрушку. На ней только по асфальту кататься, – вклинился в разговор восьмилетний Кирюша. И заработал от матери подзатыльник: – Сиди и молчи, когда взрослые разговаривают. От обиды Кирюша растянул губы, собираясь заплакать. Гринька обернулся, сжал сыну плечо сильными пальцами, улыбнулся понимающей улыбкой. Кирюша раздумал плакать и улыбнулся в ответ. – На дорогу смотри! Машину убьёшь и нас всех покалечишь! – второй подзатыльник Зинаида отвесила мужу, от всей души. Тот охнул и послушно схватился за баранку. – Навела порядок, – не выдержала свекровь. – Мама! Хоть ты помолчи! Достали вы меня обе-две. Ехать не любо, так вылазьте из машины и шкирдуйте пёхом! – сорвался Григорий. В наступившем молчании скосил глаза на мать, с каменным лицом сидящую на переднем сиденье. Выговорил сдавленным голосом: – Ты это… Извини, мам. Лидия Фёдоровна обиженно поджала губы. Перегнувшись через сиденье, надвинула внуку на брови вязаную шапочку и сунула в руки леденец. – Кирюшенька, ты не замёрз ли? Сидеть удобно ли тебе? Спать хочешь? Подняли ребёнка ни свет ни заря… Ты поспи, милок. Нам ещё ехать и ехать… Внука Лидия любила до беспамятства. И невестку любила – за внука, которого та словно слепила с сына: и лоб высокий, отцовский, и брови, и руки с цепкими длинными пальцами. И характер Гринькин, с малолетства на пакости гораздый. Подзатыльниками не выбьешь. В салоне «Лады Калины» воцарилась нехорошая тишина. Зинаида злилась на мужа – за то, что не посмел перечить матери и согласился забрать из деревни свою неродную бабку, которой в этом году стукнуло семьдесят два. Бабушкой Дарья Григорьевна была только на словах, как и матерью. Приёмную дочку определила в котловскую школу-интернат, а на каникулы отправляла в лагерь. Да и за внуком плохо смотрела. Лидия Фёдоровна перестала оставлять его у матери после одного случая. Пятилетний Кирюша спрыгнул с чердачной лестницы и напоролся на стоящие кверху зубьями вилы, На память о том прыжке у мальчика остался длинный рубец через всё бедро. Дарья Григорьевна вины за собой не признала, клялась и божилась, что вилы стояли зубьями вниз и переставить их никто, кроме Кирюши, не мог. От глаз Лидии не укрылось, как мать суетливо прятала под фартук трясущиеся руки. Знает кошка, чьё мясо съела. О мачехе Лидия заботилась как о родной матери: писала длинные обстоятельные письма, баловала посылками, два раза в год отправляла денежные переводы. А теперь решила поселить её в их новой квартире. На робкие Зинины возражения свекровь не рассердилась, ответила неожиданно мягко: «Она к нам не навсегда, на зиму только, а весной в деревню уедет. Вот – не знаю, как её уговорить. Письмо отправила, теперь ответа жду». Зинаида рассуждала по-другому. Зиму со свекровиной матерью можно как-то пережить. А вдруг старухе понравится городское житьё? Вдруг – возьмёт да останется? Свекровь только рада будет, Гриньке всё равно, а ей, Зинаиде, каково? Считай, две свекрови вместо одной. Перезимовала бы в Клятово, ничего бы с ней не случилось. Дарья Григорьевна так и написала в ответном письме: «Обо мне не беспокойтеся. Картошка уродилась, грибов насушила, черницы собрала, варенья наварила. Консервы мясные остались, что ты присылала. На зиму хватит. Мне бы денежек сколько-нисколько, дров купить да козе сенца копёшку. А город ваш мне ни к чему. |
