Дарья подносила к свекровиным губам деревянную ложку с наваристым бульоном, та послушно открывала рот, бормотала растроганно: «Спаси тебя Христос, доченька».

И наконец пошла на поправку.

На радостях Фёдор переколол и сложил в поленницу дрова, месяц пролежавшие в сарае, сделал сиденье для верёвочных качелей и срубил под корень старый вяз, распилив ствол надвое. На траве остались лежать два суковатых бревна. Невзирая на Дарьин запрет, Линора любила залезать на них и прыгать с бревна на бревно. И допрыгалась. Поскользнулась на мокрой коре и упала лицом на сучок. С подбородка стесало мясо почти до кости.

Дарья, у которой от дочкиного крика темнело в глазах, нашла в шкафу чистый лоскут, смочила водой и густо присыпала порошком стрептоцида. Приладив повязку, туго обмотала девочке голову платком, укачивала на руках как маленькую, утишая боль приговорками: «Уйди-пройди боль со двора, в тёмном лесе заблудись, на болоте сгинь. А коль до леса не дойдёшь да болота не найдёшь, так ступай боль во чисто поле, иди боль на четыре стороны, ищи себе другой дом, другого хозяина. В том дому тебе жить-пировать, спать-ночевать, друзей-врагов наживать. А сюда дорогу забудь».

Под её монотонное бормотание Линора уснула. Спала беспокойно, вздрагивала и всхлипывала. Дарья, у которой от долгого сидения затекли ноги, боялась встать, чтобы её не разбудить. Бородушку ссадила до мяса, хорошо хоть глаза целые остались, спасибо Избяному, уберёг.

На крыльце сидела долго. Потом осторожно поднялась, со спящей Линорой на руках вошла в дом. После солнечного двора сени казались сумеречно-тёмными. Темнота была живой, мохнато клубилась в углах, наплывала под ноги серым облаком. Со свету, оно понятно. Но до чего чудно! Дарья постояла, давая глазам привыкнуть. Через минуту из темноты выступили сложенные в углу кирпичи (муж собрался перекладывать печь, да заболел не ко времени) и окованная железом скрыня – материна память, которую Фёдор вознамерился было вынести во двор, а Дарья не дала, велела поставить в сенях.

К ногам подкатилось что-то чёрное. Может, соседская кошка? Но что ей делать в их доме? Дарья не успела додумать про кошку, как на неё уставились два рыжих глаза. Мигнули и исчезли, а чёрное оказалось кафтаном, из-под которого виднелись две крошечные ножки в чёрных обутках. Ножки просеменили в дальний угол и пропали. Померещилось, решила Дарья. Прижимая к себе Линору, вошла в избу. Свекровь спала.

– Мама, просыпайтесь, на закате ложиться нельзя, ночью спать не будете. Беда с девочкой нашей приключилась, расшиблась на брёвнах-тех, да сильно как!

Дарья бережно опустила дочку на кровать, укрыла одеялом. Собрала на стол, позвала Анну Егоровну:

– Мама, ужинать идите.

Свекровь не отозвалась.

Подошла, тронула за плечо. На Дарью смотрели последним взглядом серые глаза, не упрекая и не укоряя ни в чём. Прощались.

Забыв о спящей Линоре, Дарья опустилась на пол и завыла.

6. Перемены

Перемены начались, когда у бывших совхозных земель объявился новый хозяин, коннозаводчик Баяр Джемалов. Непривычное для слуха имя мужики переделали в боярина, не подозревая, как близки к истине (Баяр переводится с монгольского как барин, господин), и за глаза называли хозяина барином, а себя – крепостными. Новый хозяин очистил и углубил пруды, соединил узкими каналами и подвёл к ним протекавшую поблизости мелкую речушку, находчиво изменив её русло.

Деревня надолго лишилась тишины: днём и ночью на прудах шумели землечерпалки, скрежетали гусеницами экскаваторы, натужно ревели самосвалы. Зато для всех нашлась работа, за которую Баяр щедро платил и строго спрашивал. Все жилы из нас вытянул, говорили меж собой мужики. И, переиначив известную поговорку, работали не за совесть, а за страх. Через год деревню окружало полукольцом рукотворное озеро.