Просить его о помощи тоже бесполезно, против сына не пойдёт, хоть режь его, хоть ешь его. Значит, ей придётся самой… Дарья открыла было рот, но отец взмахом руки приказал замолчать. Припечатал:

– И оденься. Не маленькая уже, голяком по избе шлёндать. Штаны ишо сними…

Пристыженная Даша торопясь натянула платье. За что так зол на неё отец? Атласную, струящуюся по телу комбинацию он сам привёз ей из города, а теперь злится. И что он там говорил о замужестве? Вот ещё удумал. Стёпка Кожин никогда не станет её мужем.

3. Не разлей вода

– Стёпка мой давно на Дашку заглядывается, глаз не сводит с девки. Радый будет. Подворья у нас бок о бок, и покосы рядышком, и огороды. Ежли их соединить да межу распахать, знатный ломоть прибавится.

– Про межу ты здорово придумал. А я, дурак, не сообразил! Так породнимся, значит? По рукам, друг мой разлюбезный?

– Были мы с тобой друзьями, а станем сватами. По рукам!

Даша вошла в избу, когда оба были в изрядном подпитии – обмывали-обговаривали предстоящее сватовство. Утомлённая работой в огороде, разомлевшая от жары, стащила с головы платок и вытерла разгорячённое лицо. Поглядела опасливо на отца, собрала со стола закуски, унесла в поставец (прим.: стенной или угловой шкаф-подстольник с открытыми полками). Самогон отец забрать не позволил. Дарья сердито взмахнула ресницами, ушла на двор, загремела дужкой умывальника.

Хорошая у него будет сноха, покладистая да покорливая, думал Митрий. А Федьке Офицерову не обломится. Голь перекатная, дыра в кармане да мышь на аркане, а с Негубиными породниться мечтает. Как мимо идёт, у негубинской калитки шаг сбивает, на окошки глаза пялит да посвистывает, ровно собаку кличет. Да только – всяк сверчок знай свой шесток. Дашка на него даже не смотрит.

Он не знал, как сильно ошибался на Дарьин счёт.

* * *

Три Дашиных сестрёнки и два братика умерли в младенчестве, а Даша выжила. Росла неугомонной да проказливой, словно проживая за всех пятерых их непрожитые жизни.

Её воспитанием занимались отец и дед. Мать, обессиленная сердечной болезнью и частыми родами, вставала с постели лишь затем, чтобы подоить корову, проводить её в стадо, растопить печь и сварить немудрёную еду. На стол подавал отец, со стола убирала Даша, миски и чугунки отмывали вдвоём, распевая песни, чтобы веселей работалось.

За проделки отец не наказывал, пожурит слегка и забудет. А в воскресенье привезёт из города мятных леденцов или рассыпчатое печенье «курабье», которое в доме называли «карабье». Или ещё что-нибудь привезёт в подарок, словно Даша не разбивала маминого любимого кувшина и не шлёпалась на грядку с первой клубникой. От клубники осталась красно-зелёная каша, которую Даша находчиво скормила козе Машке, выпустив её из сарая. А назад отвести забыла. Покончив с клубникой, Машка отправилась в огород, и если бы мать не выглянула в окно, коза натворила бы дел…

Даше всё сходило с рук. Но в один из летних безмятежных дней жизнь, казавшаяся прекрасной, в одночасье стала невыносимой. И не отец был тому виной.

Со Стёпкой Кожиным она дружила крепко, не разлей вода. И прощала ему всё, чего не простила бы никому другому. Их разделяло три года. Стёпка на правах старшего придумывал игры, за которые ему знатно влетело бы от отца, если бы Даша вздумала пожаловаться. Зимой закапывал свою подружку с головой в сугроб (игра называлась «медвежья берлога»). Летом обливал из ковша колодезной водой, коварно притаившись за углом. А однажды сунул ей за шиворот крапивный стебель и под Дашин жалобный скулёж уверял, что крапиву уронил нечаянно и сейчас достанет: «Да не дёргайся ты! А то мне её не ухватить» – требовал Стёпка.