Даже басня «Трудолюбивый медведь» попала в «Хрестоматию», кажется, за то, что в ней медведю советуется терпенье.

Выбор статей, соответствующих тенденции составителя, вообще удачен. Но нельзя сказать того же о нейтральных, индифферентных статьях. Например, из русской истории: «Славяне, первые обитатели России», рассказы о Святославе, Ольге, Владимире, Ярославе – по коротеньким обзорам учебников, – вовсе народу не интересны[10 - Эти рассказы принадлежат С. М. Соловьеву.]. Ему уж если рассказать о Святославе, так сказку или легенду надо сделать, в том роде, как сочинял их Вельтман… А то что толку – мифологическую-то древность да прагматическим тоном рассказывать?

Выбор биографий недурен: Филипп митрополит, Никон, Ломоносов, Кольцов. Изложение их, впрочем, не совсем приспособлено к народу.

Стихотворения выбраны поразительно плохо: Бенедиктов («Благовещение»), Хомяков, Глинка, Майков («Нива») – это поэты для народного чтения! Из Пушкина взяты – «Молитва» да «Пир Петра Великого», из Крылова «Трудолюбивый медведь», «Петух и жемчужное зерно» и «Откупщик и сапожник». Последняя, правда, в своем роде очень полезна для народа, утешая его тем, что если ему иной раз и приходится плохо, то богачам и в особенности откупщикам житье на свете еще не в пример хуже.

В прозе выбран отрывок из «Юрия Милославского»[11 - То есть из романа М. Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1829).], из Тургенева «О соловьях»[12 - «О соловьях» – очерк И. С. Тургенева (1854) о ловле соловьев, «списанный… со слов одного старого и опытного охотника из дворовых людей» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Сочинения, т. XIV, с. 172).] – вещь первой необходимости для народа, – и еще несколько разных рассказов, большею частию под стать к этому. В отделе рассказов из естественной истории тоже помещены сведения о летучей мыши, о боа, сенбернарской собаке, ласточке. А изложены они вот как. Например, в статье о ласточке автор вдруг умиляется своим предметом с первой же строки и начинает так:

Ласточка – самая неугомонная летунья. Кажется, летать для нее почти так же необходимо, как дышать воздухом: она ест, пьет, купается и даже иногда кормит детей на лету, с какою-то непостижимою торопливостью, будто опасаясь присесть на минуту, чтобы не потерять времени везде побывать, всюду завернуть и все высмотреть.

Очевидно, в этом она находит удовольствие. И как не находить его в этой быстроте, в этой легкости крыльев, которая дает ей свободу вдруг метнуться в неизмеримую высоту такой изменчивой, такой подвижной стихии, как воздух, играть в безграничном просторе, купаться в океане света, носиться в ничем не останавливаемых волнах бушующего подоблачного ветра, нырять среди гремящих туч и оттуда мгновенно спускаться на низменную землю и обегать ряды разнообразных предметов, в которых, кажется, лучи света и таинственной силы жизни разбиваются а дробятся на тысячи красот, на тысячи изящнейших линий, форм, цветов и видов. Не без наслаждения же делает это ласточка. И она выражает свою радость этим звонким, восторженным криком, который так походит на крик детей, вырвавшихся на широкое поле.

И человек не может без сочувствия смотреть на легкий и высокий полет птицы, как не может без сочувствия слышать ее песни —

         Затем, что в небе – вдохновенье,

         И в песнях есть избыток сил,

         И горной воли упоенье

         В надоблачном размахе крыл;

         Затем, что с выси небосклона

         Отрадно видеть край земной

         И робких чад земного лона

         Далеко, низко под собой.