— Ну, так меня это вполне устраивает. И вот еще что, очень хочется, чтобы ты хоть на минутку выбился из этой твоей высокоумной программы. Хочется увидеть, есть ли в этой самой штуковине — как ее бишь, с налетом бразилианства, ну, как ты там про себя выразился — хоть что-то от человека.

Хорас снова помотал головой:

— Не буду я тебя целовать.

— Жизнь моя разбита, — изрекла Марша трагическим тоном. — Я погибла навеки. Придется доживать свои дни, так и не поцеловавшись с налетом бразилианства. — Она вздохнула. — Ладно, Омар, а на представление ко мне ты придешь?

— На какое представление?

— Я играю коварную актрису в «Давай трогай!».

— В оперетке?

— Да, можно и так сказать. Кстати, один из персонажей — рисовый плантатор из Бразилии. Тебя это, наверное, заинтересует.

— Я как-то раз сходил на «Цыганочку»,[14] — пустился в воспоминания Хорас. — Мне понравилось — до определенной степени.

— Значит, придешь?

— Ну, я… я…

— Ах да, понимаю, тебе нужно на выходные смотаться в Бразилию.

— Вовсе нет. Приду с удовольствием.

Марша хлопнула в ладоши:

— Вот и здорово! Я пришлю тебе билетик — в четверг устроит?

— Но я…

— Отлично! Уговорились, в четверг.

Она встала, подошла к нему вплотную и положила ладони ему на плечи:

— Ты мне нравишься, Омар. Прости, что пыталась тебя разыграть. Я думала, ты этакая ледышка, а ты на самом деле очень симпатичный.

Он саркастически посмотрел на нее:

— Я тебя старше на несколько поколений.

— Ты неплохо сохранился.

Они торжественно пожали друг другу руки.

— Меня зовут Марша Медоу, — произнесла она с нажимом. — Запомни: Марша Медоу. И я не скажу Чарли Муну, что ты был дома.

Через секунду она уже сбегала по последнему лестничному пролету, перепрыгивая через две ступеньки, и вдруг услышала долетевший с верхней площадки голос:

— Да, и еще…

Она остановилась, задрала голову — разглядела перевесившийся через перила смутный силуэт.

— Да, и еще! — повторил вундеркинд. — Ты там меня слышишь?

Соединение установлено, Омар.

— Надеюсь, у тебя не осталось впечатления, что я считаю поцелуи вещью изначально иррациональной?

Впечатления? Да ты же меня так и не поцеловал! Ладно, не переживай. Пока!

Рядом с ней распахнулись сразу две двери, любопытствуя, откуда тут женский голос. Сверху долетело нетвердое покашливание. Подхватив юбки, Марша промчалась по последним ступенькам и растворилась в туманном коннектикутском воздухе.

Наверху же Хорас бродил взад-вперед по кабинету. Время от времени он поглядывал на Беркли, дожидавшегося во всей своей изысканной темно-красной внушительности, — на подушках, будто намек, лежала раскрытая книга. А потом он вдруг обнаружил, что с каждым проходом оказывается все ближе и ближе к Юму. Что-то такое случилось с Юмом: он странно, неуловимо переменился. Над ним будто все так же парила невесомая фигура, и, если бы Хорас все-таки уселся туда, у него сложилось бы впечатление, что сидит он на коленях у дамы. И хотя Хорас не мог дать точного определения этой перемене — перемена, безусловно, произошла, почти неощутимая для аналитического ума, но от этого не менее реальная. Юм источал нечто, чего ему еще не приходилось источать за все двести лет его влияния на умы.

Юм источал аромат розового масла.

II

В четверг вечером Хорас Тарбокс занял место у прохода в пятом ряду и посмотрел «Давай трогай!» от начала до конца.