Врач был молодой и увлекался модным психоанализом.

— Мне надо только побеседовать с больным, и я вам даю гарантию, что все это у него пройдет, — пообещал он Вусте.

— Вы с ним только на дворе беседуйте, — попросила Вустя, — потому что если, проснувшись, увидит, что в хате, схватится за топор, бежит во двор и начинает рубить! Уже вырубил и сирень, и бузину, принялся за вишни и яблони…

— Все ясно, — почти весело потер ладони врач. — У вашего мужа синдром закрытого помещения.

— Да не знаю, то ли это циндрон или не циндрон, — заплакала Вустя, — но и на телеге, пока едет да спит, то ничего, а проснется — соскакивает на землю и рубит, что видит.

— Синдром движения или перемещения в пространстве, — еще с большим удовольствием потер руки врач. — Нет ничего проще, как лечить такие случаи.

— Ох, хотя бы! — взмолилась на него Вустя. — Да я вам и вишневочки, и индейку приготовлю, и…

Врач прервал поток ее обещаний.

— Наука не нуждается ни в каких вознаграждениях. Для нее главное торжество ее идей. А с вашим мужем сделаем так…

«Молодой, да ранний», — восторженно подумала Вустя, слушая врача.

А совет его был такой: вывезти сонного Петра в степь, выпрячь коней из телеги и так оставить. Беззаботный проснется, полежит, посмотрит — потолка над головой нет, движения тоже нет. Для синдромов — никакой поживы. Вот так полежит — и вылечится сам по себе.

КОЗОЭПОПЕЯ

(Конклюзия)

Где-нибудь в другом месте совет врача выполнили бы просто и без лишних выдумок. Где-нибудь, да только не в Веселоярске.

Здесь же все сделали по-своему. Петра действительно вывезли в степь, но не просто в степь, а на Шпили, так что телега, на которой спал Беззаботный, была видна отовсюду! Под Шпилями же собралось довольно веселое товарищество, чтобы проследить, как проснется Петро и что он будет делать.

Петро спал долго и сладко. Жаворонки пели над ним — только убаюкивали еще сильнее. Солнце припекало — он только разомлевал. Но подал голос желудок, Петро прислушался к его голодному зову, еще малость полежал с закрытыми глазами, а потом наконец проснулся окончательно. Взглянул вверх не потолок его хаты, а небо. Взглянул вокруг — неподвижный, как сон, простор. Пошарил за поясом — топор торчал там, но рубить не хотелось. Да и не просто не хотелось, а противно было от самого воспоминания о рубке. Петро сел на телеге, протер глаза, потянулся, почесал грудь, потом выдернул топор из-за пояса, размахнулся и швырнул как можно дальше от себя. Выбросил топор и засмеялся. Потянулся с еще большим удовольствием и засмеялся еще громче. Соскочил с телеги, походил немного, вроде бы даже затанцевал, потом захохотал во всю мощь:

— Го-го-го! Га-га-га!

А снизу, от подножья Шпилей, вторили ему обрадовавшиеся веселоярцы:

— О-хо-хо! Ох-хо-хо!

Так у Петра Беззаботного наступил катарсис, то есть очищение и высвобождение от козоэпопеи, но, к огромному сожалению, этот катарсис не задел дядьку Вновьизбрать по той простой причине, что он, как известно, решил уйти на заслуженный отдых, передав свой пост Грише Левенцу.