Начали падать первые капли дождя, оставляя пятна на вывернутой оленьей шкуре, и Фин-Кединн подытожил, не глядя на Торака:

— Ступай в свое жилище.

— Но, Фин-Кединн….

— Ступай. Вскоре состоится общее собрание племен, и старейшины вынесут решение.

Торак мучительно сглотнул:

— А как же Тхулл и Люта? И Дари? Я ведь жил с ними вместе…

— Тхулл с Лютой построят себе другое жилище. А тебе с этого момента я запрещаю с кем бы то ни было разговаривать. Оставайся в своем жилище и жди решения племен.

— И долго мне придется ждать?

— Столько, сколько потребуется. И знаешь что, Торак… Не вздумай бежать. Этим ты сделаешь себе только хуже.

Торак уставился на вождя:

— Куда уж хуже…

— Хуже всегда сделать можно, — возразил Фин-Кединн.

Торак убедился в правоте его слов через два дня, когда Ренн все же пришла наконец навестить его.

До этой минуты он ни разу даже мельком не встречал ее. Вход в его жилище был с другой стороны центральной поляны, и он почти не видел того, что там происходит. Правда, порой он ухитрялся кое-что разглядеть в щели меж шкурами или когда выносил на помойку отбросы. Все остальное время он сидел, глядя на пламя своего маленького костерка у входа, и прислушивался к гомону собиравшихся на собрание представителей племен.

Но под конец второго дня Ренн все-таки удалось прокрасться к его жилищу. Она была очень бледна, так что сильно выделялись черно-синие полоски татуировки у нее на скулах, казавшиеся живыми.

— Надо было сразу все мне рассказать! — ледяным тоном заявила она.

— Я понимаю…

— Понимает он! Надо было рассказать! — И в гневе она с такой силой пнула ногой столб у входа, что все жилище содрогнулось.

— Я думал, что сумею тайком избавиться от этой метки.

Присев на корточки у костерка, Ренн помолчала, сердито глядя на угли.

— Ты целых два месяца врал мне! — снова заговорила она. — Только не говори, что промолчать не значит соврать. Потому что это одно и то же!

— Я знаю. Прости меня.

Она не ответила.

За зиму у нее в уголке рта появилось крошечное родимое пятнышко, и Торак все поддразнивал ее, спрашивая, не прилипло ли ей к губам семечко березы и почему она не сотрет его. Сейчас он и подумать не мог о таких подтруниваниях. Никогда еще у него не было так скверно на душе.

— Ренн, — сказал он, — ты должна мне поверить. Я — не Пожиратель Душ, клянусь!

— Ну естественно! Никакой ты не Пожиратель!

Торак судорожно вздохнул, но все же осмелился спросить:

— Значит… ты могла бы меня простить?

Некоторое время Ренн сосредоточенно ковыряла старую болячку на локте, затем коротко кивнула.

Тораку сразу стало значительно легче.

— Честно говоря, я уж и не надеялся.

Она, продолжая ковырять болячку, сказала каким-то странным тоном:

— У каждого из нас есть какая-нибудь тайна, Торак…

— Но не такая, как у меня.

— Да, — подтвердила она все тем же необычным тоном, — не такая.

И очень удивила Торака, спросив, кто именно из Пожирателей Душ сделал ему эту татуировку.

— Сешру… А что?

Она сковырнула болячку, но продолжала упорно скрести ногтями свежую розовую кожу, только что образовавшуюся под корочкой болячки.

— А где в это время были остальные?

Торак сглотнул мешавший дышать комок. Потом ответил:

— Тиацци держал меня. Повелительница Летучих Мышей просто смотрела.