Глеб Анфилов. Изменение настроения
После работы мне почему-то захотелось пойти к Сене Озорнову. Помню, что тогда у меня было плохое настроение. Такое плохое, что дальше прямо некуда. Мысли копошились мутными обрывками - о том, что вот уже полгода я не вылезаю из провала в своей теории праполя (наверное, вся теория полетит кувырком), о том, что ничего хорошего не выходит с Илой. Она меня не любит. И я ее не люблю. И о том, что нет во мне моей прежней целеустремленности. Я мысленно взглянул на себя сбоку. Идет, нагнув голову, сутулая фигура. Сутулая. И нет в ней сил распрямиться. Да и желания такого нет. Я пешком взобрался на третий этаж. Дверь была распахнута. - Отлично! - сказал Сеня. - Привет. - Здравствуй, - уныло сказал я и подумал про себя, что непонятно, зачем я сюда забрел. Он потащил меня в свой маленький кабинет. Сразу было видно, что здесь живет изобретатель. Везде светились лампы, что-то гудело. В окно торчали кронштейны лазерных антенн. Он усадил меня и сказал: - Ну, выкладывай в темпе. Я произнес первое, что пришло в голову: - Намерен полечиться у тебя от меланхолии. - Естественно, - сказал он. - Почему естественно? - Я и впрямь хочу тебя вылечить. - О! Чудак-человек. - Говори! Что ж, я непрочь был поплакаться. Потянулся в карман за папиросами, но Сеня сказал: - Пожалуйста, не кури, потерпи. "Ладно, - решил я. - Не курить, так не курить". Я в последнее время со многим легко соглашался. - Так что же стряслось? - поторопил Сеня. Я начал с того, что тяжело в тридцать лет провожать молодость, и потом в течение пяти минут звучала моя скорбная исповедь. Не дожидаясь ее конца, Сеня стал расшнуровывать мои ботинки. - Зачем? - спросил я. - Так надо, - ответил Сеня и стянул с меня правый ботинок. - Говори. Левый ботинок снял я сам. И одновременно продолжал исповедываться. - Носки! - скомандовал он. Я понял, что надо снять носки и послушно сделал это, говоря: - ...ибо мир стал для меня чужим, ибо я не увлечен жизнью, ибо я чувствую себя беспросветно ничтожным. Вот так. - Это были последние слова моей исповеди. - Все ясно. И очень трогательно. - Сеня подсунул под мои босые ноги алюминиевые пластинки, от которых шли проволочки к усилителю, надел мне на руки маленькие блестящие кандалы, на голову накинул легкий латунный венец и сказал: - Ты просто забыл кое-какие слова, у тебя в мозгу стерлись некоторые знаки и связи между ними. В общем, надо чуть-чуть подправить твою модель мира. - Валяй! - сказал я. - Подправляй. Делай, что хочешь. Он принялся крутить ручки на пульте в углу, и на его бледных щеках появились признаки румянца. Комната, со всем ее ненарядным убранством, обрела неуловимый дух уюта. Стены из фиолетовых сделались сиреневыми. - Электрические розовые очки? - спросил я, чувствуя легкое пьянящее головокружение. - Вроде того. Как фамилия твоей Илы? Головокружение утихло. - Такая же как моя. А что? - Нет, девичья. Ты ведь ее приводил ко мне, будучи еще свободным человеком. - Да, - сказал я, вздохнув, - Круглова. А что? - Ничего. Я подумал, что хорошая была пора, когда Ила была Круглова. И еще мне пришло в голову, что Ила, все-таки, до мозга костей Круглова. Конечно, Круглова, и только Круглова. Веселая, взбалмошная Круглова. Мне очень отчетливо вспомнилось, как давно-давно мы с ней приходили сюда, к Сене, как тут было славно, и как Сеня, провожая нас, спросил у Илы ее фамилию - тогда было непонятно, зачем. Пока я размышлял, он придвинул к стенному шкафу библиотечную лесенку и полез вверх. Это выглядело комично, потому что Сеня был довольно толстый. - Полки защекочут твой живот и ты упадешь! - крикнул я ему. В таком духе я острил в дни своей юности. |
