— Айрин! — восклицает Роберта. — Выглядите потрясающе!

— Привет, Роберта, — говорит Айрин.

Роберта сует руку куда-то между Ларри и Лорой Тикнор.

— Я — Роберта Дуайр, связи с общественностью.

Ларри пожимает Роберте руку. Его жена игнорирует Роберту и нервно оглядывается: в ее глазах Бонни видит ужас, так смотрят знаменитости, которые оказались в толпе незнакомцев и до смерти боятся, что какой-то обычный человек посягнет на их драгоценное время. Они бывают счастливы, увидев кого-то столь же знаменитого или на худой конец того, кто понимает, насколько знамениты они, и будет вести себя соответственно. Пока что Лоре достаточно Бонни, чье лицо ей смутно знакомо.

— Лора! — говорит Бонни. — Добро пожаловать!

Бонни ведет Лору вокруг столика. Сначала встает Мейер, затем Винсент. Лоре приятно, что ее посадили между двумя звездами сегодняшнего вечера. Она щедро жертвует Вахте братства, и ее ежегодный взнос — это дар любви, он же возмещение ущерба от безудержно неверного Ларри. Бонни надеется, что Лора подключит немало друзей-филантропов к достойному делу, которое она «открыла» первой. Напротив, рядом с Айрин, воодушевленно ерзает Ларри — он словно зарывается лицом в ее бюст, который нынче подчеркнут глубоким вырезом и выглядит удивительно крепким и свежим для дамы возраста Айрин.

Рассадили всех на редкость удачно. Все сразу оказались при деле. Айрин болтает с Ларри Тикнором — опыт поколений венских кокеток не пропал даром. Винсент сосредоточен на Лоре, использует тот магнетизм, который, похоже, имел всегда или развил за последние несколько недель, то обаяние, которое сразило и Айрин, и Колетт. С постыдным удовольствием Бонни отмечает, что Роберте Дуайр беседовать не с кем. Мейер смотрит куда-то перед собой, видимо, как надеется Бонни, мысленно проговаривает свою речь: что бы и Винсенту этим заняться, сейчас это было бы даже полезнее, чем беседовать с Лорой Тикнор.

Бонни бросает взгляд на Мейера, который одаряет ее нежнейшей из своих улыбок. Мейер знает, как много она сделала, а хотела бы сделать еще больше. Поэтому из всего сонма этих чудесных людей он обратил луч благодарности и расположенности на нее. Столько всего — гости, зал, угощение, бесконечные мелочи, от которых зависит провал или успех вечера, — все это дело рук Бонни. И Мейер это понимает. Чего еще желать — Бонни зарабатывает этим, а в качестве бонуса имеет еще и такое удовольствие.

Ей почти жаль, что Джоэл не видит, чего она добилась. Но он бы нашел способ все испортить. Как она ненавидела летние благотворительные акции для клермонтского музея, на крутом берегу реки, в чьем-то роскошном поместье; на них ходили ее богатые соседи — продемонстрировать свои широкополые шляпы и тончайшие летние платья, без малейшего намерения что-либо пожертвовать. И потом Джоэл непременно язвил: мол, она весь день без толку лизала задницы каким-то кретинам, надеясь, что они профинансируют покупку плохих гравюр XIX века. Джоэл говорил то, о чем думала сама Бонни — вот что обиднее всего. Джоэл был кардиологом. Он-то занимался по-настоящему важным делом.

Но никто, даже Джоэл, не скажет, что фонд — это не важно. Бонни делает все, чтобы фонд существовал. И Мейер Маслоу это знает.

Мейер, одарив взглядом Бонни, снова устремляет его в пустоту, но Бонни понимает, что он включен в происходящее, он погружен в свои мысли и одновременно ничего не упускает из вида. Он почувствует, когда настанет пора встать, подойти к подиуму и начать говорить — без фанфар, без лишних объявлений. Это Мейер решил, что его представлять не нужно.