Вскочив на ноги, Израиль увидел, что вокруг царит страшная суматоха и десятки людей поспешно забираются на койки, в которых перед тем мирно спали их товарищи, и сообразил, что происходит смена вахт. Поднявшись на верхнюю палубу, он опять попробовал пристроиться к какой-нибудь из новых команд, но с тем же печальным результатом, что и прежде. А когда рассвело, какой-то раздражительный матрос, которого наш искатель приключений долго и тщетно старался умиротворить, вдруг заметил в сером утреннем свете, что Израиль чем-то отличается от всех остальных, и начал свирепо требовать, чтобы он прямо сказал, кто он такой. Ответы Израиля только укрепили его подозрения. Тем временем их начали окружать другие матросы, и вскоре собралась уже целая толпа. К ней присоединялись матросы с самых отдаленных частей корабля. И вот один, а потом и другой и третий вспомнили, что и к ним приставал какой-то бродяга, утверждал, что он из их команды, и всячески старался втереться в приличное общество. Тщетно пробовал Израиль возражать. Правда становилась ясной, как божий день, разгоравшийся над их головами. Все пристально разглядывали Израиля. Наконец настал час общей поверки. Когда на палубу вышли матросы той вахты, с которой Израиль начал свои попытки, и увидели происходящее, они сообщили, что в течение ночи их тоже допекал и старался им навязаться какой-то неизвестный, и вполне возможно, что этот человек он самый и есть. В конце концов явился боцман с бамбуковой дубинкой и без долгих разговоров схватил беднягу Израиля за шиворот и доставил таинственного нарушителя спокойствия пред очи вахтенного офицера, который, выслушав обвинение, удивленно уставился на Израиля, объявил, что никогда прежде не видел этой физиономии, и попросил младших офицеров взглянуть на него. Но и они встали в тупик.

— Кто ты такой, черт бы тебя побрал? — спросил наконец вахтенный офицер в полнейшем недоумении. — Откуда ты взялся? Зачем ты сюда явился? Из какой ты команды? Как тебя зовут? Да и кто ты все-таки такой? Как ты сюда попал? И куда ты направляешься?

— Сэр, — с величайшей почтительностью ответил Израиль. — Я бы, с вашего разрешения, направился на свое место. Я гротмарсовый, и сейчас мне бы следовало готовить к постановке грот-бом-брамсель.

— Ты гротмарсовый? А как же они тут говорят, что ты назывался своим и на фоке, и на бизани, и на баке, и в трюме, и на шкафуте, и вообще повсюду на корабле? Это что-то невероятное, — добавил он, обращаясь к младшим офицерам.

— Наверное, он не в своем уме, — ответил штурман.

— Не в своем? — повторил вахтенный. — Этого мало: он также и не в чужом уме, и не в чужой памяти. Ведь никто на корабле его не знает, никто его прежде не видел, никому он даже в самых диких и нелепых кошмарах не являлся. Да кто же ты такой? — вновь спросил он, свирепея от растерянности. — Как тебя зовут? Значишься ли ты в корабельных книгах или хотя бы в анналах природы?

— Меня, сэр, зовут Питер Перкинс, — ответил Израиль, решив, что будет благоразумнее скрыть свое настоящее имя.

— Нет, этой фамилии я никогда прежде не слышал. Будьте добры, взгляните, значится ли Питер Перкинс в судовой роли, — сказал он одному из мичманов. — Быстрее принесите сюда книгу.

Когда ее принесли, он провел пальцем по столбцам и, швырнув книгу на палубу, объявил, что такое имя в ней не значится.

— Вас тут нет, сэр. Нет тут никакого Питера Перкинса. Отвечай немедленно, кто ты такой.

— Дело в том, сэр, — невозмутимо объяснил Израиль, — что как я был выпимши, когда меня завербовали, я, может, по растерянности назвался не своим именем, а как-нибудь иначе.