Другой стол, поменьше, предназначался для его нового секретаря, Клода Франсуа де Меневаля, недавно сменившего на этом посту Бурьена, когда последнего уличили в спекуляции военными поставками. Молодой и красивый Меневаль поднял на меня глаза и напомнил, что мы с ним встречались в Морфонтене, когда праздновалось подписание договора с Америкой. Я кивнул, хотя совершенно его не помнил.

Убранство кабинета дополняли огромные, как утесы, книжные шкафы от пола до потолка, что, несомненно, защищало помещение от зимних сквозняков. Над камином высились бронзовые бюсты старых противников, Ганнибала и Сципиона: они мерили друг друга воинственными взглядами, словно прикидывали, сколько боевых слонов можно использовать в очередном сражении. Последний раз я, обсуждая Ганнибала с Наполеоном, описал, как бы сам повел армию Бонапарта через Альпы, и с тех пор дал себе обещание воздерживаться от подобных экскурсов в военную историю.

– А, Гейдж, – небрежно приветствовал меня консул с таким видом, точно мы встречались с ним не год тому назад, а лишь вчера. – Я-то думал, пираты, наконец, уничтожили вас, а вы снова тут как тут! Стало быть, у них произошла осечка… Натуралист Кювье говорил мне, что вы весьма преуспели в одном своем начинании.

– Я не только уничтожил опасное древнее оружие, господин первый консул, но и обрел жену с сыном, – ответил я.

– Замечательно иметь под боком такого человека. – Он отпил глоток любимого своего «Шамбертена», вина из черного винограда с богатым фруктовым ароматом, и невольно напомнил тем самым, что я страдаю не только от голода, но и от жажды. Но, увы, на столике был всего один бокал.

– Впрочем, и я тоже разглядел в вас кое-какие достоинства, – заявил Бонапарт с обычной своей прямотой. – Искусство править – это умение обнаружить таланты в каждом мужчине и женщине. Ваш, похоже, заключается в выполнении необычных миссий в самых экзотических местах.

– Вот только теперь я ухожу в отставку, – поспешил вставить я, чтобы он правильно меня понял. – В Триполи мне повезло, и я собираюсь осесть где-нибудь со своей супругой Астизой – вы должны ее помнить по египетской кампании.

– Да, та самая, что помогала в меня стрелять…

У консула тоже была долгая память, как у женщины.

– Теперь она стала более покладиста, – сказал я.

– Осторожней с женами, Гейдж. Говорю вам это, как мужчина, который просто сходит с ума по своей. Ибо нет для мужчины большего несчастья, чем когда им вертит и крутит жена. В этом случае он просто полное ничтожество.

Всем было известно неприязненное отношение Наполеона к женщинам в целом, несмотря на все их сексуальные чары.

– Мы с женой партнеры, – заметил я, хоть и понимал, что мой собеседник отнесется к этому высказыванию неодобрительно.

– Ба! И все равно, будьте осторожней, как бы вы к ней там ни относились. – Бонапарт отпил еще глоток. – Оплошности большинства мужчин вызваны именно чрезмерным увлечением своими женами.

– Выходит, и вы тоже допускаете оплошности из-за любви к Жозефине?

– В том и ее, не только моя вина. Вам наверняка известно, какие ходят по Парижу слухи… Но все эти треволнения в прошлом. Мы, правители, являемся образцом честности и прямоты.

Я решил воздержаться от того, чтобы высказать, что думаю на самом деле, и не выразил сомнений по этому поводу.

– И разница между нами, Гейдж, состоит в том, что я умею управлять своими чувствами. А вот вы – нет, – заявил Наполеон.