В голове пронеслись ужасные сценарии. Что‑то случилось с матерью или братьями. Но если так, то почему отец ждет его здесь, один? Вьетнамские семьи во время несчастий собираются все вместе. Если один из них попадает в беду, то холл или кухня переполняются неспокойными родственниками и в доме стоит запах крепкого кофе, подслащенного сгущенным молоком. Значит, это касается его, только его. Тран с космической скоростью начал перебирать возможные причины. Все они были слишком плохи.

– Пап? – неуверенно произнес он. – Что произошло?

Отец встал и засунул руку в карман брюк. Тут Тран заметил, что на нем до сих пор пропитанная потом цветастая рубаха, он даже не удосужился заправить ее в шорты. Но это казалось меньшей из его забот. Сейчас Ван вытащит или припрятанную в комнате нарко‑ту, или его письма. Только бы не письма.

Из кармана появилась стопка помятой бумаги – несколько вскрытых конвертов.

У Трана душа ушла в пятки. Вмиг в голову ударили вся кислотка и экстази, что он принял за вечер, с десятикратной силой. Он даже не разозлился, что рылись в его вещах: смысла не было. Отец все равно не поймет: он владелец дома, а следовательно, все комнаты и их содержимое находятся в его распоряжении. Тран думал, что его вырвет, когда Ван опустил глаза на первый листок и начал читать.

– "Я хочу, чтобы ты был подо мной прямо сейчас, мой дорогой, мой кишечный лабиринт. Я хочу двумя пальцами коснуться внутренней стороны твоего локтя, где кожа нежная, как бархатная головка члена. Я припас для тебя свежую иглу для артериальной эрекции, которая там пульсирует. И я введу безупречную сталь в твою плоть, а когда выну иглу, то появится бусинка крови, такая же чувствительная, как твоя..."

Ван остановился. Тран знал следующие два слова, даже визуально помнил малиновые каракули на листе из блокнота, который мял в руках отец. Там было "сахарная задница".

Тран попытался улыбнуться, но улыбка получилась мертворожденной, какое‑то больное хныканье.

– Да... э‑э... у Люка сумасшедший авторский стиль. Он хочет стать вторым Уильямом С. Берроузом. Он... э‑э... высылает мне все свои произведения.

– Винх, пожалуйста, не издевайся надо мной. – Отец заговорил по‑вьетнамски – дурной знак: из‑за сложности или глубины эмоций он не мог выражать мысли на английском. Одни интонации в родном языке выражали тысячу нюансов и оттенков значений. – Это не вымысел. Это письма, посланные тебе, в которых говорится о том, чем ты занимался. Это все правда?

Не "Это в самом деле было так?", а "Это все ПРАВДА?", единственная правда, будто не может существовать другой.

Тран пожал плечами. Отцовский взгляд пронизывал его, как длинные гвозди.

– Да, было пару раз. Но я не колюсь каждый день, вовсе нет.

– Кто этот мужчина? Люк?

– Он писатель. Серьезно, пап. У него вышло четыре книги, и он очень талантлив. Но он... – Ненормальный, злобный, помешанный на боли, как умирающая собака под колесами машины. – Слегка неуравновешен. Я перестал встречаться с ним несколько месяцев назад.

– Он живет в Новом Орлеане?

На письмах не было обратного адреса. Люк не глуп, но на конвертах местные почтовые марки.

– Больше нет, – солгал Тран.

А может, так оно и есть. Он не знал, терроризирует ли Люк до сих пор радиоэфир, и не пытался настроиться на нужную волну. Лишь по обрывкам слухов Тран знал, что Люк все еще жив.

Лучшая защита – нападение.

– Послушай, пап, не понимаю, чего ты от меня хочешь. Ты вошел в мою комнату, перерыл мои вещи – значит, ты мне не доверяешь. Ты действительно так удивлен?

– Нет, Винх... нет. – Отец стоял с опущенными плечами. Тран не помнил, чтобы у отца когда‑либо были опущены плечи. Ван всегда держался прямо, закостенело.