– Ну... – Джей изобразил задумчивость. – Я дам тебе сотню за вечер.

В глазах парня сверкнуло ликование.

– Меня устроит. Только нужно сначала повидать одного друга.

Джей раздраженно поднял бровь:

– Мы не собираемся ждать, пока ты ширнешься. Слушай, неделю назад я повредил спину, и у меня с тех пор остался морфий. Тебе пойдет?

– Морфий? – Парень выпрямился. – Какой морфий?

– Таблетки в полграна, – пожал плечами Джей. – Я их почти не пил. Думаю, осталось десять‑двенадцать.

– Да, это приведет меня в чувство.

Он с трудом поднялся на ноги, вскинув на плечо грязный мешок. Парень оказался выше, чем я ожидал, и до слез худой: интересно, найдется ли мясо на этих голых костях.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Здесь меня называют Пташка.

– Кто тебя так называет?

– Да всякие мудаки, которым делать не хрен.

Не совсем соответствует нашему вкусу, но Джей оценил ироничный ответ, как и я.

Вернувшись к дому, Джей нажал пару кнопок на панели сигнализации, и ворота открылись. Настроенные на движение датчики автоматически залили двор мягким светом. Пташка несмело шагнул внутрь, словно знал, что идет на смерть, но не придавал этому значения. Рыжие волосы свисали до лопаток, перепутанные и издерганные. Я подумал, каким красивым он мог бы быть в каком‑нибудь параллельном пространстве. Но тотчас начал узревать его красу и в нашем.

Полчаса спустя я лежал на краю кровати, уставившись в бессознательное лицо Пташки. У Джея действительно был морфий от боли в спине, которую он надорвал, перенося в рабский барак большой холодильник. Мы наблюдали, как парень приготовил дозу и загнал ее в вену своей же иглой. У нас одновременно участилось дыхание, когда в прозрачный раствор попала кровь. Как только холодные глаза моргнули и закрылись, Джей растянул Пташке руки и приковал костлявые запястья к кровати. Парень что‑то слабо пробурчал в знак протеста. Я расстегнул его штаны и спустил их до колен.

Вскоре мы раздели его донага, привязали ноги за лодыжки ремнями из бараньей кожи, что показалось мне слегка смешным. Я целовал его соски, ребра, вогнутый живот. Когда я начал сосать его член, он тотчас встал и остался напряженным до конца. Мне это всегда нравилось в юных наркоманах. От Пташки исходил резкий запах пота, пусть зловонный, зато человеческий.

– Мне нравятся ребята на героине, – прошептал Джей. – Пока они молоды и не слишком истощены, у их плоти имбирный привкус.

– А как насчет риска?

– ВИЧ? Если он найдет меня, то я приму его с благословением. Может, он уже во мне. Если так, добро пожаловать.

Джей перегнулся через распростертое тело и поцеловал меня, скользнув языком глубоко в мой рот, обхватил ладонью шею. Меня удивило его отношение к СПИДу, но спорить я не стал, в конце концов, мне еще никогда не было так хорошо.

Пташка застонал. Мы взглянули на него. Веки трепетали, язык облизывал шершавые губы. Я поднес к нему бутыль рома со стола, и он с благодарностью впился в горлышко.

– Воткни ее поглубже в глотку, – предложил Джей. – А потом разобьем ее.

Я пропустил реплику мимо ушей, приподнял Пташку за худые плечи, словно баюкая малыша. Губы Джея едва коснулись моей головы в коротком заботливом поцелуе, затем он встал с кровати. Я погрузился в аромат послушного тела, которое было в моем полном распоряжении.

Хотя Пташка стал податлив не из‑за сексуального желания, а из‑за сильного наркотика, его состояние вызвало у меня ностальгию. Как вы помните, мои последние две жертвы, ассистент Уорнинг и бедный Сэм, боролись за жизнь, истекали в муках кровью.