Но Даффи не испытал прилива сочувствия к двум заблудшим овечкам.

— Если будет возможность, приглядись к её запястьям. Исполосованы, как железнодорожный узел рельсами. И это уже второй случай, дело было пару лет назад. А ещё до этого она наглоталась таблеток. Её тогда откачали, попытались вразумить, ободрить, попросили больше такого не делать, но нет. Два года назад она была в ванной, сбривала себе волосы на ногах, вынула лезвие из бритвы и… Где-то через час её обнаружили… Просто чудо, как она осталась жива.

Нет, это не чудо, подумал Даффи; или не совсем чудо. Это, скорее, неумелость. В свою бытность полицейским Даффи повидал не один неудавшийся суицид. Говорят, если самоубийство не удалось, значит, человек на самом деле и не хотел умереть. Даффи думал иначе. Неудавшееся самоубийство обычно означало, что человек недостаточно тщательно к нему подготовился. Люди думают, будто резать себе вены очень просто, берут и полосуют запястье под прямым углом. Но такой порез часто закрывается под тяжестью самой же руки. Те, кто действительно хотел умереть, резали себе вены по диагонали.

— Бедняга. И почему она это делала?

Вик пожал плечами.

— Сказала, что хотела умереть. Сказала, что её никто не любит. Ну, в общем, что обычно говорят в таких случаях. Её родители разошлись, когда она была ещё совсем маленькой, может, это сыграло какую-то роль. Сейчас обоих уже нет в живых.

— А сколько ей?

— Тридцать семь, тридцать восемь. А на вид меньше, верно? Они сейчас это умеют. В глубине души она милый, славный ребёнок.

Даффи хмыкнул. Ему частенько приходилось это слышать. В глубине души она милый славный ребёнок. Тогда зачем же столько всякой дряни на поверхности, хотел бы он спросить.

— Ну вот, теперь ты понимаешь. Здесь не всё так просто.

— Она получила наследство?

— Ну да. Пробовала лечиться — и не у одного доктора, и не в одной клинике. Давала обещание, сдержать — не сдержала. Сам понимаешь, даже если ты любишь такого человека, рано или поздно все эти закидоны надоедают. Ну вот, а год назад она встретила Генри.

— Это который ходил насчёт покупки собаки?

— Он самый. Наш давний знакомец. Из тех, чьи семьи уходят корнями в глубь веков.

— Вик, сказал Даффи, — все семьи уходят корнями в глубь веков. И у меня предков не меньше, чем у любого другого. И у тебя. И у хорька.

— Ну вот, опять ты злишься. Ты же знаешь, что я имею в виду. Генри уже сорок пять, и на него все давно рукой махнули. В плане брака, разумеется. Он немного забавный, с ним никогда наверняка не знаешь, что им движет. Как бы то ни было, хоть этого никто и не ожидал, он запал на неё. Может, потому, что она не такая, как все. Он-то привык к девицам в шалях и зелёных сапожках,<style name="MsoFootnoteReference"></style> которые самое забавное, что могли придумать, — это выбить из-под него складной табурет, когда он смотрел соревнования по конкуру.

— Что ж, грядёт пир горой, верно?

— Через три недели. Уже выбрали церковь.

— Ну, так, значит, всё в порядке? — нетерпеливо проговорил Даффи.

— Она живёт в небольшом доме на окраине посёлка. Всё началось около двух месяцев назад. Так, кой-какие мелочи. Шорохи в саду, и непонятно, то ли это собака, то ли что-то другое. Однажды нашла на крыльце дохлую птицу — ну, это, может быть, кошка притащила. Стуки какие-то по ночам. Потом однажды утром в окно запустили камнем. Это её сломало. Она проглотила пригоршню таблеток и отключилась. Тогда-то мы ей и предложили переехать к нам.

— Где она берёт все эти таблетки? Ну и прочее тоже?

— Если есть деньги, Даффи, таблетки достать не сложно.