Но все это было потом, а тогда, вернувшись на родину, откуда пустился когда-то странствовать по свету, Хансен встретил Эльзу, которую оставил совсем девчонкой, и влюбился. Она же сделалась его ученицей и смотрела на него глазами, полными восторга и обожания. Хансен решил на ней жениться. Однако его смущала разница в возрасте, и он отправился за советом к человеку опытному и знающему — к родному отцу. Попросил у него благословения, рассказал: так, мол, и так, страсть меня охватила, но я человек уже в годах, а невеста — этакая лолита, нераспустившийся бутон. Как быть? Не разумней ли взять в жены ровню и сверстницу? Отец поразмыслил и вынес такой вердикт: «Старая ест столько же, сколько молодая, а то и больше. Зато хворает чаще и дольше, на одни лекарства сколько денег изведет. Женись на молоденькой, сын мой, сальдо будет в твою пользу».

«Папаша у меня, как видите, был в своем роде поэт», — замечал по этому поводу Хансен-младший, рассказывая приятелям эту историю. Он внял совету, женился на Эльзе и жил с нею счастливо, в любви и согласии, удивительно гармоничное было супружество. Когда же Хансен умер, она не перенесла разлуки и одиночества — отправилась за Карлом следом, видно, думала, что и на небесах есть такой квартал, где живут бродяги, проститутки и художники.

Но все это, повторяю, было потом, а тогда, в 50-е, во время первого своего проживания в Баии, Карл однажды рано утром обнаружил на песке у порога своей лачуги огромный янтарь весом, должно быть, в несколько кило. Такой вот подарок сделало море художнику, бедней которого сроду не бывало ни в Бразилии, ни в Германии. Карл и Роза даже сперва и не поняли, янтарь это или нет. Хансен стесал с него кусочек и на трамвае повез показывать в ювелирный магазин братьев Морейра. «Самый натуральный, настоящий янтарь, — сказали ему там, — и редкостного качества. Если камень и впрямь таких размеров, как вы говорите, то он стоит огромных денег, вам по гроб жизни хватит, и внукам останется».

Хансен вытряхнул из кармана последние медяки, схватил такси и помчался с ошеломительным известием домой. Приехал. Роза дремлет на солнышке. Узнав о том, что это настоящий янтарь и что они теперь богаты, рассказала она мужу о случившемся в его отсутствие происшествии. Осел по кличке Зигмунд Фрейд, подобно многим и многим поколениям своих предков постоянно мучимый голодом, ибо родом был из самого что ни на есть голодного края, из сертанов, — обрадовавшись нежданной поживе, взял да и сожрал, сожрал с удовольствием и в один миг бесценный дар моря. Не побрезговал и не подавился, оказал честь угощению, которое могло бы долгие годы кормить самого Хансена, детей его и внуков. Но художник не впал в отчаяние, и глазом не моргнул: эка важность, подумаешь тоже, да и что бы он стал делать с такими деньжищами?! Одна головная боль от них. Он погладил осла, поцеловал его в лоб и пошел заниматься своим делом — гравюры резать.

Куда бы я ни попал, в каком бы уголке света ни оказался, в глухом захолустье или в столице — всюду ждет меня накрытый стол и дружеское слово.

Мне скажут: я прочел твою книгу, я смеялся и плакал, я был взволнован и растроган. Тереза Батиста изменила мою жизнь, Педро Аршанжо научил меня свободно мыслить, своим умом жить, собственной головой думать, а Кинкас-Сгинь-Вода — всегда и во всем оставаться самим собой, вслед за капитаном Васко Москозо де Араганом я решительно менял убогое благополучие на прекрасную мечту, от Габриэлы перенял я способность любить, а Дона Флор показала истинную мощь любви, перед которой отступает и сама смерть. Ты — писатель, потому что существую я, твой читатель, тот, кто плачет и смеется над твоими страницами.

Куда бы ни занесло меня, всюду услышу я дружеское слово, увижу накрытый стол. Это и награда, и оправдание, и обязательство.

Фазенда «Санта-Эулалия», Пиранги, 1924

Впервые я согрешил у нас в имении, и чистоту свою потерял с помощью нашей кобылы — существа нервного, статного, изящнейшего, пугливого, даже не хочется говорить — резвого, а стремительного как птица.