Ну и пусть это не настоящая фотография, а страница, вырезанная из «Советского экрана». Ведь, в конце концов, и то и то просто бумага.

– Ты увидишь, что я люблю тебя по-настоящему, – прошептала Настя, – я буду верна тебе, что бы ни случилось.

* * *

Сегодня Веру отпустили с работы чуть пораньше, так что бежать за сыном на продленку было еще рано, и она зашла домой выпить чаю и поплакать.

Бывает так, живешь-живешь, бредешь себе тихонечко к цели, преодолевая препятствие за препятствием, а потом вдруг раз, и все. Внезапно обнаруживаешь, что пинки судьбы сломали тебе ноги, а ворох невзгод на горбу придавил так, что не подняться. Выхода нет, и помощи ждать неоткуда.

В такие минуты душу заливает тяжелая свинцовая тоска, и, если не хочешь, чтоб она тебя задушила, надо отплакаться, откричаться. Хотя бы самой себе, если никому другому нет до тебя дела.

Было так плохо, что слезы не шли, только сухое колючее всхлипывание. Вера зачем-то сделала себе бутерброд с вареньем, но руки дрожали, и она уронила бутерброд на пол. Конечно, он упал черникой вниз, синие брызги разнеслись по всему полу, задело даже белую пластиковую дверцу буфета. Вера опустилась на колени вытирать, и тут наконец тоска нашла выход.

– Господи, за что, за что! – закричала Вера, сжимая голову ладонями.

Она не верила ни в какого бога, но, похоже, специально для нее мир изменил своим естественно-научным законам и изобрел неумолимую и жестокую судьбу.

– За что ты меня так ненавидишь? Что я сделала не так? – выла она, раскачиваясь.

Вера понимала, что выглядит сейчас отвратительно, но не могла остановиться. Она заслужила хоть эту маленькую передышку – поплакать минуту наедине с собой, когда никто ее не видит.

– За что, за что, – повторяла Вера, обращаясь к безжалостной судьбе, которая других ласкает и щедро одаривает, а у нее отнимает даже те жалкие крохи, которые она выстрадала, выцарапала голыми руками из глухой стены равнодушия, отвоевала у враждебного мира.

И так ведь было с самого рождения, будто бог или судьба, или кто там есть наверху, пустив ее в мир, ухмыльнулся: «Тэк-с, ну-ка поглядим, как эта девчонка будет барахтаться одна, без помощи и поддержки». И устроился поудобнее на диване перед своим райским (или адским?) теликом, смотреть комедию под названием «Верина жизнь», подкидывая ей неприятностей, когда сюжет становился скучноват.

Родители, простые инженеры, не смогли устроить ее в нормальную школу, так что училась Вера «по месту жительства», среди гопников и люмпенов. Учителя выделяли ее из этой серой массы и признавали, что она на голову выше других детей, но круглой отличницей Вера никогда не была, потому что педагоги, видите ли, слишком уважали ее, чтобы завышать оценки. И класса до шестого Вера гордилась своими честными четверками, пока не сообразила, что есть она, которую уважают, и есть дети, которых «ведут на медаль».

Вера до сих пор помнила день, когда познала несправедливость. Чувство было такое, словно ее на морозе окатили ведром помоев. И вроде бы повод был незначительный, и оценка в журнале ни на что не влияла, просто ей за решенную у доски задачу поставили четыре, потому что «хорошо, но ты, Вера, можешь лучше», а Жене Андроникову на следующем уроке вывели пятерку, хотя он нещадно плавал и забывал стихотворение. И тоже учительница сказала, что он может лучше, поэтому отлично авансом. Тут Вера с болезненной ясностью поняла, что дело не в том, кто как подготовился и кто что может, а в том, что она – это она, а Женя это Женя. У нее будут отбирать, ему – давать.

И единственный выход – пробиваться наверх изо всех сил, во что бы то ни стало.

Подслушав как-то слова дедушки, что папа мог бы сделать очень хорошую карьеру, если бы вступил в ряды КПСС, девочка решила, что папа как хочет, а уж она-то своего шанса не упустит.