Импрессарио, объяснивший долгое молчание ученого его нерешительностью, захотел пустить в ход всю силу своего красноречия.

«Послушайте, господин доктор! Ведь вы сами растопчите свое собственное счастье, сказав мне „нет“. Вся ваша жизнь до сих пор была сплошной неудачей. А почему? Вы забили все ваши мозги ученьем, ученье в конце концов глупость. Посмотрите на меня – разве я чему-нибудь учился? Учиться могут только люди, богатые с самого своего рождения – в сущности и вовсе уже ни на что нужно учение им! – Человек должен быть смиренным и, так сказать, глупым, тогда его будет любить природа. Ведь она сама глупа – природа-то!

Видели ли вы хоть когда-нибудь гибель глупого человека? – Вы должны были с самого начала с благодарностью развивать таланты, которыми судьба одарила вас в колыбели. Или, быть может, вы никогда еще не смотрели в зеркало? Кто имеет такую наружность, как вы, даже сейчас, еще до пития амбрасской воды, тот всегда мог существовать в качестве клоуна. Боже мой, ведь так легко можно понять указания нашей доброй матери-природы! Или вы боитесь, в качестве чудовища, не найти ангажемента? Я могу вам только сказать одно, что уже подобрал для себя недурную коллекцию. И все это люди из лучших кругов общества. Вот, например, у меня есть старик, родившийся на свет без рук и ног. В ближайшем будущем я представлю его итальянской королеве в качестве бельгийского грудного младенца, искалеченного немецкими генералами».

Доктор Пауперзум понял ясно лишь последние слова. «Что за ерунду вы болтаете?» воскликнул он сердитым тоном. «Сперва вы сказали, что этот калека уже старик, а теперь хотите показывать его в качестве бельгийского грудного младенца!»

«Это придаст ему еще больше прелести!» – возразил импрессарио, – «я твердо заявляю, что он состарился так быстро от печали, так как видел, как прусский улан живьем сожрал его родную мать!»

Ученый стал колебаться; изворотливость его собеседника была удивительна. «Ну хорошо, положим, что так. Но скажите мне прежде всего – каким образом вы будете меня показывать до тех пор, пока у меня еще не вырос хобот, ноги шириной с крышку бочки и так далее?»

«Это страшно просто! – я перевезу вас по фальшивому паспорту через Швейцарию в Париж. Там вы будете сидеть в клетке, реветь каждые пять минут, словно бык, и трижды в день поглощать пару живых кольчатых ужей (мы устроим это дело – ведь только с непривычки это звучит несколько устрашающе). Затем вечером устраивается гала-представление – турок демонстрирует, как он изловил вас с помощью лассо в девственных лесах Берлина. А на вывешенном плакате будет написано: „Мы гарантируем, что это настоящий немецкий профессор (ведь это несомненная правда – я никогда не стану подписываться под враньем!) впервые доставленный живьем во Францию!“ – и так далее. Во всяком случае мой приятель д'Аннунцио охотно напишет подходящий текст, так как обладает необходимым для этого поэтическим пафосом».

«Но однако если война за это время кончится? – сказал с раздумьем ученый, – то, знаете ли, ведь мне так не везет, что»…

Импрессарио усмехнулся: «Не беспокойтесь, господин доктор; никогда не придет такое время, чтобы француз не поверил каким угодно сказкам про немцев. Даже и по прошествии целых тысячелетий!»

* * *

Было ли то землетрясение? Нет – просто мальчик приступил к исполнению своих ночных обязанностей в кафе и, в виде музыкального вступления, грохнул об пол жестяной поднос со стаканами для воды.

Доктор Пауперзум встревоженно озирался вокруг. Богиня с обложки «Uber Lan und Meer» исчезла и вместо нее на диване сидел, сгорбившись, старый, неисправимый, привычный театральный критик, мысленно разносил в пух и прах премьеру, которая должна была состояться на будущей неделе, хватал влажными пальцами кусочки булки и грыз их передними зубами с лицом, похожим на хорька.