Валерий Смирнов. Как на Дерибасовской угол Ришельевской
В те времена, когда у Политбюро самым популярным спортом были не прыжки из окна, а гонки на лафетах, крупнейшим коллекционером Одессы считался Борис Филиппович Поздняков. Потому что у него скопилось самое большое количество икон и картин в частном секторе города. Чтобы вам этого не показалось мало, добавлю, что он еще был и потомственным коллекционером. Если есть потомственные кретины и сталевары, то почему не быть точно таким доскарям? Начало грандиозной коллекции положил отец собирателя Филипп Степанович Поздняков, которого Борис Филиппович видел два раза в жизни — первый и последний. И если вы думаете, что этот парень внезапно, как гонореей, заразился любовью к прекрасному, купил на последние сбережения какую-то икону и вдобавок дрожащими от возбуждения и радости руками повесил ее на стену, чтобы часами над ней дрожать — нате вам дулю. Потому как, если вам кажется, что до войны кто-то мог поехать мозгами и дать за икону, пусть даже самого Рублева, рубль — получите еще одну. А дело было так. В Одессу должен был причалить новый начальник НКВД. И местные чекисты стали усиленно подыскивать ему квартиру, согласно вкусам, подсказанным по телефону товарищами из Москвы. Но как назло ничего путного найти не могут. Потому что все лучшее сами давно заняли, а остальное уплотнили. Слава Богу, у храброго бойца с контрреволюцией Крюкова был геморрой, несомненно, нажитый в боях за лучшую долю всего человечества. От этой напасти Крюкова лечил у себя на дому профессор Брунштейн. Тогда еще врачи умели лечить так, как сегодня только брать бабки. И когда профессор объявил пациенту, что посланный вражьими силами геморрой навсегда перестанет терзать героического Крюкова после следующего сеанса, тот, как и положено чекисту, тут же сделал стройный логический вывод. Орденоносец Крюков явился к начальнику отдела ближе к полуночи, в самый разгар трудового дня, и доложил, что лично подыскал подходящую квартиру. Пять комнат, увешанных всякими буржуазными цацками. Вдобавок есть камин, как в музее, где Крюков был один раз в жизни: затащил культорг его отдела, который проводил экскурсионное мероприятие под угрозой расстаться с партбилетом. Так что Крюков не только знал слово «музей», но и подогнал под него нужную квартиру. И в этой квартире окопался недобитый троцкист, который ко всем преступлениям продолжает ходить в бабочке на горле и пенсне на шнобеле. Сволочь, одним словом. Явный шпион. На носатой морде это у него написано. И у всей его семьи. Потому что сын Брунштейна вместо того, чтобы вкалывать на заводе, пиликает на скрипке, что само по себе подозрительно. А жена его вообще нигде не работает. Начальник знал Крюкова за серьезного человека; выразил ему благодарность от имени всего трудового народа и, к большому удовольствию, назвал бойца революции верным учеником товарища Дзержинского. После нелегкого трудового дня, этак часов в восемь утра, воодушевленный Крюков побежал замочить свою радость в бодегу на Тираспольской площади. И там, на свое счастье, он повстречался за одним столиком с Филиппом Степановичем Поздняковым. Что вам хотите, и у чекистов бывали проколы. Наверное, во всем был виноват начальник отдела. Он сравнил Крюкова с дважды наркомом Дзержинским и от радости Крюков утратил бдительность. Между четвертой и шестой бутылкой Поздняков признался Крюкову, что работает на заводе имени Парижской коммуны. Хотя на самом деле он трудился скокарем и имел такое же представление о заводе, как сын профессора Брунштейна. В ответ на это Крюков поведал, что он тоже слесарь, а поэтому гада Брунштейна с улицы имени 20 лет РКК надо поскорее арестовывать: у него дома еще красивее, чем в музее. И это должно понравиться еще большему, чем сам Крюков, слесарю. После восьмой бутылки Крюков зашатался домой отсыпаться, а Поздняков вполне трезво рассудил: если профессорская хата напоминает музей, так пошарить в его запасниках никогда не вредно для здоровья. |
